Явная умеренность Лоуренса, которая, казалось, хотел убедить алжирцев, удивляла Нури Шаалана. Он более твердой рукой управлял поколениями руалла. Лоуренс не хотел подвергаться риску конфликта с Насиром до прибытия Фейсала; войска Нури Саида собирались вступить в город через час-другой, но он их еще не обнаружил; алжирцы, которые претендовали на то, что установили строго религиозное правительство, и прикрывали его именем Хуссейна, имели своих сторонников, включая даже Насира…
Наконец, когда было объявлено о бегстве турок, тысячи друзских всадников стали спускаться с гор. Не только всадники Султана эль-Атраша, но и те, которые всегда защищали турок — единственные сирийцы, которые вступили в бой с европейцами. Они требовали платы за свои услуги, состоявшие из шествия по улицам; Лоуренс послал их к черту. Весьма неортодоксальные мусульмане, они посмеивались над религиозным энтузиазмом Абд-эль-Кадера; но не над грабежами. Тем охотнее они присоединились к алжирцу, вместе с Султаном эль-Атрашем, которого Лоуренс должен был заставить покинуть Дамаск.
— А что же англичане? — спросил Нури Шаалан. — Вы боитесь, что они не придут?
— Если они придут для того, чтобы наводить порядок в арабском правительстве, они могут уйти не скоро.
— Тогда, — сказал Нури, задумавшись на мгновение, — у вас в распоряжении все руалла.
Когда алжирцы прибыли, вооруженные, агрессивные, в сопровождении своей охраны, руалла уже собрались вокруг городской гостиницы, где Лоуренс планировал созвать муниципалитет и ассамблею религиозных вождей; их охрана прохаживалась по коридорам, а пулеметы Нури Саида уже были на площади и стояли на позиции. От имени Фейсала Лоуренс сместил гражданское правительство, установленное накануне, объявил Шукри военным губернатором и тотчас же передал в его распоряжение Нури Саида с его войсками, интенданта и начальника полиции. Брат Абд-эль-Кадера закричал, обращаясь к Насиру, обвиняя Лоуренса как иностранца и христианина. Насир, подавленный, в отчаянии, ничего не отвечал. Абд-эль-Кадер вскочил на ноги и торжественно проклял Лоуренса; доведенный до неистовства агрессивной бесстрастностью последнего, он кинулся на него с обнаженным кинжалом… и покатился по ковру: на его пути стоял Ауда. С тех пор, как его оторвали от вождя друзов, он искал драки. Пока его отрывали от Абд-эль-Кадера, Нури Шаалан небрежно объявил, что вопрос о христианах и мусульманах здесь не стоит, и что руалла поддерживают эмира Оренса.
Алжирцы удалились, хлопнув позолоченной дверью. Лоуренс знал, что для него это лишь передышка. Во время этой передышки следовало создать декорацию, которая оформилась бы потом в настоящее правительство. И он оказался перед лицом той драмы, которую победившие повстанцы встречают на следующее утро после своей победы.
Насир ожидал, что должности будут отданы арабам-победителям, в крайнем случае — членам тайных обществ. Всякое восстание, что среди мотивов тех, кто его готовит, ставит на первое место этические мотивы, тяготеет к желанию, чтобы самые высокие посты были распределены между лучшими, и удерживать их для тех, кто имел смелость восстать. Однако все арабские вожди, вместе взятые, были неспособны установить в Дамаске какую-либо власть: рассчитывалось, что они установят лишь коранические суды, как это было в Джедде. Прежние заговорщики были способны стать отличными кадрами, главным образом потому, что сами были не слишком чисты: добродетель Шукри привела к поддержке алжирцев; добродетель Насера — к их принятию. Вожди маленьких локальных комитетов, смелые, знающие друг друга, на целые годы окопавшиеся в администрации во время своей тайной деятельности, были лучшей силой нового государства: но их было немного. Настолько, что в полицию, спешно укрепленную, приходилось призывать тех, кто служил прежнему режиму, если их прошлая покорность казалась залогом их будущего послушания. Насир, ошеломленный, смотрел, как Шукри утверждает на своих постах инженеров, которые годами его оскорбляли, а теперь униженно пришли к нему. Почему бы не утверждать тех полицейских, которые его арестовали? Лоуренс констатировал, что те, кто предпочитает всему любую форму власти — большие умельцы по части низкопоклонства.
Нури Саид и Нури Шаалан одобряли это; они «знали»[428]…
Полиция была восстановлена, размещение войск было обеспечено: Шовель привел четырнадцать тысяч лошадей. Турки многое сожгли. Можно было многого ждать от соседних деревень; не было почти ни одной, где бы не действовали местные делегаты «Фетах». Транспорт обеспечивали сначала двенадцать сотен верблюдов Нури Саида, животные, взятые у турок, и Палестинская железная дорога. Надо было платить. Турецкой валюты больше не существовало: австралийцы и индийцы нашли центнеры денег в разграбленных поездах, и давали на чай банкноты в 500 фунтов. Лоуренс выпустил банкноты, обеспеченные золотом Акабы; но лишь к полудню нашел типографию, чтобы их печатать. Публично выкликали добровольцев, чтобы те не давали распространяться поджогам, так же, как в Йенбо в ночи созывали к оружию, когда Фахри шел походом на город вслед за бегущим Фейсалом… Не было воды: главный водопровод был завален трупами. Не было ни одного уголка в тени, где не лежали бы мертвые турки. Санитарная служба была доверена армии, сбор пленных — иррегулярным силам: тех было более шестидесяти тысяч, а остальные не знали, что им с собой делать. Охранники и приговоренные покинули тюрьмы: из них сделали казармы, и Шукри объявил амнистию. Несколько тонн продовольствия, спасенного от пожаров, на турецких складах можно было немедленно распределить между самыми несчастными. Телеграф был налажен: почта могла подождать. Через открытые окна городской гостиницы уже проникали крики торговцев прохладительными напитками; также они продавали хиджазские флажки…[429]
429
Глва XXIV осталась незаконченной. Мальро изучил и сконцентрировал здесь, с дотошностью и изобретательностью, «Семь столпов мудрости»; но что касается «хиджазских флажков» и упоминании о захвате Бейрута арабами, использованы две последние главы «Семи столпов». Главные пункты, о которых идет речь в последних главах «Семи столпов» и которые не упоминаются у Мальро, следующие: бунт Абд эль-Кадера с помощью друзов и быстрое его подавление Лоуренсом; турецкий военный госпиталь; возвращение Дамаска к нормальной жизни; приезд Алленби, который одобрил решения Лоуренса и взял под контроль военный госпиталь и железную дорогу; прибытие Фейсала и его первая встреча с Алленби, с Т. Э. Лоуренсом в роли переводчика. Лоуренс покинул Дамаск 4 октября, чтобы вернуться в Англию через Каир, Италию и Францию. Достойно сожаления, что Мальро не обратился к этим эпизодам, которые могли позволить ему довольно интересные рассуждения — и, с другой стороны, давали место многим противоречиям, а именно — по поводу истинных мотивов Лоуренса, причин и необычности его резкого отъезда из Дамаска.