20 [сентября 1919 года], агенство «Рейтер» сообщило, что «урегулирование сирийского вопроса возложено отныне на Францию и на самого эмира». Через два дня состоялась долгая встреча его с Клемансо и Филиппом Бертло [пробел], такая же тщетная, как его последняя встреча с Ллойд-Джорджем. Не менее тщетным был его призыв к Соединенным Штатам, на который ответили, что смена войск решилась на конференции, и у них нет полномочий ставить ее под вопрос. Ужасная болезнь, которая сразила президента Вильсона[572], как только он выехал с конференции, позволяла американской политике отстраниться от европейских дел. Заключения комиссии по расследованию в Сирии так и остались секретными…
На следующей неделе делегация двенадцати членов Сирийского конгресса направилась в консульства европейских держав в Дамаске, чтобы заявить, что Сирия требует независимости и единства…
Вмешаться в борьбу одновременно против Франции и Англии, при поддержке лишь арабских клубов, было бы впору какому-нибудь из мусульманских вождей, бунтарей по духу, таких, как Абд-эль-Керим или Султан-эль-Атраш. Фейсал не был ни тем, ни другим.
Он, несомненно, был способен на смелость. После того, как он осторожно и вдумчиво выбрал Англию, окончательная победа которой казалась ему верной, он был вдохновителем и символом арабского движения. Сама искренность, «последовательная искренность»[573] Востока, вдохновляла по очереди его арабскую душу и его левантинскую душу, позволяла ему на конференции выступать не столько от лица ограбленного принца, сколько от лица самой Аравии; защищать непоколебимо права своих, и каждый день, когда было нужно, вновь появляться перед европейскими государствами горестным и терпеливым призраком их нечистой совести. Но, если тот варварский принц, которого по возвращении из Константинополя отец направил вместе с кочевниками охранять дороги паломников, являлся в его лице в самые тяжкие дни Восстания, то теперь в его лице явился бывший депутат турецкого парламента.
Прежде всего он хотел выиграть время. Лига Наций не принимала решений уже в течение многих месяцев; со времен войны на Востоке произошло столько непредвиденных событий, что подождать более благоприятной конъюнктуры не было нелепостью. Англичане пришли и ушли; французы собирались прийти, и, возможно, уйти тоже. Клемансо в послании, объявлявшем населению Леванта о прибытии генерала Гуро, подчеркивал временный характер смены войск, намерение Лиги Наций и Франции учитывать желания народов. Англия оказывала давление на эмира, чтобы тот вел переговоры с Францией, а Соединенные Штаты все больше и больше отходили в сторону, Фейсал не мог ждать поддержки ни от кого, кроме Франции. Возражал бы он или нет, французские войска собирались оккупировать Ливан; пока что лучше было встретить их союзником, чем врагом. Наконец, из своего соглашения с Клемансо он извлек лишь преимущества. Он возобновил переговоры с ним, признал — до решения Лиги Наций — оккупацию Ливана и сирийского берега и отныне больше не просил помощи ни от кого, кроме Франции.[574]
Глава ХХХ[575].
Смена войск прошла не без волнений — все же менее тяжелых, чем опасались. Фейсал отправился морем в Бейрут.
После прибытия он встретился с генералом Гуро[576] и передал ему послание, где Клемансо сообщал тому о соглашениях, заключенных между Францией и эмиром. Генерал сообщил, что со времени его прибытия Телль-Калах, пограничный пост, был атакован последователями шерифов; Эль-Хамман, взятый ими, снова оккупирован французами и снова атакован иррегулярными силами под командованием офицеров из правительства Дамаска; что в Мерджайуне произошел бой; что регионы Тир и Саида были захвачены; шейх Салех, особенно враждебный Франции, был назначен из Дамаска эмиром в горах ансарийе, где укрывались банды, атаковавшие территорию, контролируемую французами. Что в правительстве Алеппо собирались заменить Джаафар-пашу на Рушди-бея, бывшего турецкого офицера с дипломом Военной школы Берлина, первой целью которого было парализовать железную дорогу, недоступную для французских войск в целях их операций против турок. И что, наконец, правительство Дамаска находилось с ними в постоянной связи.
573
Заметим, что это выражение применялось и по отношению к самому Мальро, без пренебрежительного оттенка, определенными лицами, которые знали, о чем говорят.
575
Главу ХХХ так же трудно отследить, как и предыдущую, как и Loyalties Арнольда Уилсона, который мог служить ему источником информации (см. стр.177–310). Мальро продолжает следовать без предупреждения из Сирии в Ирак и из Ирака в Сирию и, кажется, почти намеренно скрывает хронологию, бесконечно совершая экскурсы в прошлое, воздерживаясь от датировки. Также он сбивает с толку читателя и воздерживается от всякого целостного взгляда на события 1919 и 1920 года. Возможно, редактирование этой главы было ему так же скучно, как и предыдущей, поскольку Лоуренс здесь практически не появляется, лишь упоминается?
576
Он выехал, вероятно, 21 декабря 1919 года (после того, как несколько раз задерживался) и прибыл 14 января 1920 года. Встреча с генералом Гуро была не первой. Первая встреча неожиданно состоялась в Париже. Фейсал был представлен Гуро, которому прочили место верховного комиссара в Сирии. Шок был для Фейсала сильным. Авторитарная и почти воинственная речь Гуро еще больше усилила эффект.