Двойник возникает именно как гипсовый слепок с пространства, маска с места. Его выражение — это просто негатив физиономии дома, той «абстрактной машины лицеобразования», которая заключена в каждом строении. Джеймс описывает дом как вогнутую чашу, как деформирующее вогнутое зеркало, концентрирующее в себе память (см. о связи вогнутого зеркала, чаши и маски в главе б): «…Он отдавался ощущению дома как огромной хрустальной чаши — огромного вогнутого кристалла, который полнится тихим гулом, если провести мокрым пальцем по его краю. В этом вогнутом кристалле был, так сказать, заключен весь тот мистический другой мир, и для настороженного слуха Брайдона тончайший гул его краев был вздохом, пришедшим оттуда, едва слышным горестным плачем отринутых, несбывшихся возможностей» (Джеймс 1974:407).
Заклинание двойника в рассказе Джеймса целиком зависит от освоения пространства дома. Брайдон учится ориентироваться в нем без света, бесконечно измеряя его шагами, интериоризируя его нескончаемым кружением по его лабиринтам. И это понятно. Если дом строится как некий оптический прибор, как машина заклинания духов, как вогнутая чаша, как сложная пространственная конфигурация, то привести его в действие можно, только найдя единственно точный маршрут в этом изощренном «чужом» пространстве, только войдя в колею, проложенную в нем прошлым. Джеймс придает необыкновенно большое значение расположению дверей, окон и лестниц в доме, звукам и освещению.
Брайдон ощущает, что двойника ему легче застигнуть в задних комнатах: «…Помещения в тылу дома манили его к себе, как те самые джунгли, в которых укрывалась намеченная жертва. Здесь подразделения были гораздо мельче; в частности, большая пристройка, вмещавшая в себя множество маленьких комнат для слуг, изобиловала сверх того углами и закоулками, чуланами и переходами… » (Джеймс 1974:410).
Эти уплотнения пространства действуют как генератор некоего призрака прошлого, потому что они почти «облегают» лабиринтом тело идущего, вписывают его в себя с большей энергией. Тесный проход — это первичный проход всякого тела — призрак первого че ловеческого жилища — материнского тела. Фрейд заметил по поводу тревожного чувства, вызываемого у мужчин видом женских гениталий: «Это unheimlich место тем не менее является входом в бывший heim [дом] всех человеческих существ, в то место, где всякий когда-то, в начале пребывал» (Фрейд 1963б:51).
Проход по комнатам к тому же может быть соотнесен с архаическими представлениями об анатомии мозга. Согласно разработанным еще Галеном представлениям, в мозге существуют три камеры, в первой из которых локализована фантазия, во второй — воображение, а в третьей — память. Фантазия, по мнению Авиценны, например, чисто пассивна, воображение может само производить образы, но не может их сохранять. Чтобы образы сохранились, они должны быть переданы в самую последнюю, «дальнюю» камеру мозга, комнату памяти. Воспоминание, таким образом, оказывается локализованным в конце этого воображаемого маршрута по «комнатам» мозга (см. Агамбен 1993:78–79).
Брат Генри Джеймса, знаменитый психолог Уильям Джемс писал о путях [paths] памяти в мозге, по которым должны пройти образы. Пути эти буквально проложены в мозговых тканях подобно коридорам. Воспоминание поэтому отчасти представляется «телесным» процессом психофизического «движения» (Джемс 1969:298–299). При этом Джеме замечает, что «пути», прокладываемые самим событием, отличаются от путей, создаваемых воспоминанием. Чистое воспоминание о событии будет, по мнению Джемса, не отличимо от актуального события. Воспоминание отличается от него тем, что оно всплывает в связке с неким местом, которое отлично от места нахождения вспоминающего субъекта. Несовпадение мест и делает возможным различение воспоминания от актуального опыта: «Например, я вхожу в комнату друга и вижу на стене картину. Сначала у меня странное, блуждающее сознание, „Несомненно я видел ее раньше“, — но где и когда, остается неясным. К живописи лишь пристало облако знакоместо — и вдруг я восклицаю: „Я вспомнил. Это копия части одной из картин Фра Анжелико во Флорентийской Академии — я ее помню там“. Только когда возникает образ Академии, картина оказывается вспомненной, а не только увиденной» (Джеме 1969:299).