Я помню только владевшее мною спокойствие, с каким я выполнял все, что от меня требовали. И как я лег на постель в моей тюремной каморке и как я крепко заснул на этой постели. И как проснулся с ощущением тоски, ужаса и недоумения перед моей страшной судьбой и моей несчастной волей, осужденной на бессильные искания высшего смысла, на рабство перед нечистыми влечениями и, наконец, на преступление…
…С сознанием, что теперь почему-то близок настоящий конец моей жизни, моего метания, я взялся за карандаш и за бумагу, которую принесли мне в мою каморку. Но тщетно я напрягал усталую голову и больной мозг. Я ощущал только беспокойство и только смутную уверенность, что меня ждет какое-то неотложное дело, какая-то последняя необходимость.
Это было темное сознание, что я должен остановиться перед лицом какой-то идеи, которая должна напоследок все озарить и сделать ясным весь мой путь жизни… Но что?.. Но как?..
Я развернул листок бумаги и взял ручку в руки. Я замер над этим листком, напрягая пустой и изнуренный мозг. Я сидел несколько минут неподвижно над этим листком и мне казалось, что повсюду воцарилась необычайная гнетущая тишина. Я говорил себе: «Ведь это же конец… Если твоя воля, твой мозг напрягались в жизни вообще, ища в ней смысла и определенности, если ее волновали какие-нибудь идеи и чувства, то именно теперь, когда ты стоишь перед страшным и торжественным концом человеческой жизни, своей жизни, и испытываешь муку, дрожь, трепет, неужели в этот миг ты не найдешь слов, не выразишь идеи, которая бы ясно охватила всю печальную трагедию человеческой жизни, и смысл, и цель и направление которой стали бы ясны перед судорогами умирания, перед ямой для трупа…»
Я до вечера просидел над листком, тщетно ища такого обобщения, в котором вылилось бы все напряжение моей души, рожденное жизнью. Когда вечером принесли мне лампочку и поставили на стол, я выразил просто свой общий жизненный вывод в таких словах:
— Не надо бросать в мир людей. Рождение детей — преступление. В основе всей человеческой трагедии — дикое несоответствие между человеческим сознанием и возможным, даже наивысшим путем его человеческой жизни. Человек безмерно унижен фактом его существования в условиях именно человеческой жизни. Я не могу подумать без ужаса о том, что было бы, если бы нас не спасала смерть!.. Я знаю, что людям, для которых разум и инстинкт жизни есть одно и то же, покажется диким все, что я говорю… Они заботятся не о едином, чем жив человек, а просто о механической и животной длительности его существования. Они хватаются за каждый миг жизни, они дрожат перед мыслью о смерти, их наполняет ужасом болезнь; это рабы будничной длительности жизни, это несчастные, жалкие, бесконечно жалкие рабы своих буден, своего грошового, тупого, уродливого дня… Их не приводит в содрогание животность и уродство. Они согласны на все во имя теплой навозной длительности своей жизни в этом тепле.
Но тот, в ком осталась независимой душа, сущность которой есть упрямое стремление к последним целям сознания, — тот, изведав сам бессилие и бесцельность человеческой жизни, — сознает раз навсегда, что рождение ребенка есть предательство, есть страшное попущение, обрекающее новое сознание на черную яму тоски, есть акт преступной злой воли.
Этими двумя вехами я кончаю мой путь. Для меня есть две истины, два факта, которые я должен признать неоспоримыми, ибо ощутил их во всем движении своей жизни.
Первый: факт целей человеческого сознания, того, что мы зовем именем Бога… Сознание не может не иметь целей и они не могут не быть бесконечными и внутренними.
Второе: бескрылость человеческой жизни, в которой нет достижения и в которой нет Бога…
Пусть же миллионами гибнет человечество. Пусть иссякают родники человеческой жизненной производительности. Пусть пустеют пространства земли. Идет Антихрист. Вслед за ним придет Христос. Он придет, когда земля будет свежей и тише, когда не будут греметь фабрики и биржи, когда истощится бесплодное напряжение внешней культуры, когда чистый воздух повеет над землей, вливаясь в легкие последних людей, маленькая община которых воспримет Христа, чтобы исчезнуть в Нем или продолжать жизнь в Нем, превращая ее в христианский сад цветов, духа и свободы.