Любые манипуляции с табличками и синтаксическими конструкциями не ведут к пониманию, считает Серль, ибо они базируются на программе.
Курцвейль упрекает Серля в упрощении проблемы. Так, человек в комнате сравнивается с центральным процессором компьютера, но он является частью общей системы. Да, человек ничего не понимает, говорит Курцвейл, но вся система понимает что делает. Ведь она правильно отвечает на вопросы!
Курцвейль, таким образом, считает, что компьютер «китайская комната в целом» на самом деле понимает язык. А вот если применить аргументы Серля к человеку, а не к искусственному интеллекту, то выйдет, что именно человек, человеческий мозг ничего не понимает. Ведь каждый распознающий модуль человеческого мозга на самом деле следует определенному алгоритму и подчиняется молекулярным механизмам, пишет Курцвейл и продолжает:
«Если считать, что следование алгоритму — процесс неосознанный и не требующий реального понимания, придется заключить, что человеческий мозг тоже не обладает этими способностями. Используйте аргумент Серля и замените слова “манипуляция символами” словами “манипуляция межнейронными контактами и синаптическими потенциалами”, и вы получите убедительный аргумент в пользу того, что человеческий мозг по-настоящему ничего не понимает».
Конечно, здесь Курцвейл хитро подменяет объекты эксперимента и вместо «китайской комнаты», которая адекватно представляет «черный ящик» искусственного интеллекта, подставляет человеческий мозг, который уж никак не может быть упрощен до «китайской комнаты». Это какой-то редукционизм в стиле Декарта, сведение человека к простейшему аппарату прямиком из XVII века, когда делали человекоподобные куклы.
Но последователям Курцвейла достаточно, можно было бы подумать, что они сами устроены как те, кто получает ответы из «китайской комнаты», не особенно задумываясь, что и кто стоит за этими ответами.
МАСТЕРА ВОЛШЕБНЫХ НАУК И ТВАРИ
Курцвейл, как и многие другие, продолжает атаку на чувственное восприятие, которая началась еще во времена Эйнштейна. Наука в XXI веке все больше представляется как некое неподвластное простым смертным знание, которое полностью противоречит нашим базовым представлениям о мире.
Выдающийся физик и нобелевский лауреат Илья Пригожин писал, что классическая физика стояла на непререкаемой вере в рациональность Бога, «сочетающего личную энергию Иеговы с рациональностью греческого философа. Ни одна деталь не ускользнула из-под его бдительного ока, каждой мелочи он нашел место в общем порядке».
Бог запустил механизм Вселенной, после чего она больше уже не нуждается в его вмешательстве. На вопрос о том, как именно работает этот механизм, великие ученые прошлого отвечали по-разному, но все они, от Ньютона до Максвелла, были уверены, что роль человека заключается в том, чтобы это понять. И это он делает, разумеется, при помощи размышления, то есть мысленного представления мира в виде абстрактных образов.
Исследование природы опытным путем должно было еще больше укрепить веру в рациональность замысла Творца — или для тех, кто, подобно Лапласу, не нуждался в «этой гипотезе», в наличии законов, которые управляют природой.
Правда, тот же Лаплас не замечал парадокса: его изложение рационального устройства природы производилось из точки, лежащей вне описываемого мира, то есть фактически, отрицая Бога, он описывал мир с божественной точки зрения. При этом человеческий разум — его разум! — каким-то образом мог проникнуть прямо в эту точку и тем самым в общий замысел! Таким образом, получается, что человеческий мозг содержит в себе абстракцию, заключающую в себе весь мир!
Впрочем, не слишком ли много упрощений допускали великие классики науки для того, чтобы иметь возможность гордо отвечать на вопросы королей? Эйнштейн обратил внимание на то, что в погоне за строгостью и точностью выражения физики ограничивают предмет своих исследований лишь доступными нашему опыту явлениями. «Какую прелесть может иметь охват такого небольшого среза природы, если наиболее тонкое и сложное малодушно оставляется в стороне?», спрашивал он в своей работе «Мотивы научного исследования».
Забравшись со своей теорией относительности в еще большие абстракции, Эйнштейн отставил в сторону ссылки на любое чувственное восприятие. Его мир в них не нуждался.