Действие, которое развернулось перед моим внутренним взором, я как мог описал выше, и надеюсь, что мне удалось передать хоть какие-то из увиденных мной картин. О, что это был за фантастический па д’аксьон, какие антре! Один за другим на сцену выходили мои герои: прекрасная Ада Лавлейс неглиже под руку с приземистым, красным от волнения Бэббиджем во фраке, суровый господин Фухи с цветком хризантемы и мечом, приготовленным для сеппуку, восторженный Циолковский со всколоченной бородкой, небритый Саша Кронрод в форме ПВО со спичкой в зубах, колодой карт и скрипкой, веселые польские криптографы Марек, Ежи и Хенрик, пинающие футбольный мяч, ехидный Рэй Курцвейл с рубильником от холодильной камеры и замороженный им в антифризе Марвин Минский, Курт Гёдель в пенсне, убегающий от Гилберта, Гейзенберга и Шмидта с нацисткими повязками на рукавах, Владимир Набоков, танцующий с двумя гостничными лампами в красных оборчатых абажурах, голый Теуво Кохонен, охаживающий веником по очереди то Джеффри Хинтона, то Александра Галушкина, Тьюринг в противогазе с велосипедом на плече, Эйнштейн, бережно несущий перед собой свои мозги, человек с медвежьей головой и еще множество других участников моего балета.
Я взялся за этот труд, чтобы понять, действительно ли Сверхразум заставит нас всех работать на Илона Маска и что нас ждет во времена, когда ученые становятся пролетариатом и лучшим из них дают слово только для того, чтобы те показали магнатам, на чем еще им можно заработать. Когда ученые молчат, за них приходится отдуваться писателям. Не знаю, насколько я справился к задачей — ведь исследуя искусственный ум, все больше узнаешь, зачем нужен естественный. Так или иначе, Гагарин в космос летал, а искусственного интеллекта там не видал. Поэтому все, что остается, пока машина по-настоящему не поумнела — это исследование нас самих, это красивая математика и ошеломительный балет научных идей, это интуиция, прозрения, догадки и предположения.
Я вышел на улицу и, постояв немного у затихших деревьев, двинулся в сторону Тимирязевского лесопарка. Вскоре я уже был там и шел вдоль Большого Садового Пруда, глядя на то, как в воде колышутся разноцветные огни спортклуба стадиона «Наука». Вдали за прудом в плотном, как бумага вечернем московском небе меняла цвета Останкинская телебашня, словно разговаривая с пришельцами из космоса на понятном им языке.
Навстречу мне шли две девушки. Было темно, так что в свете редких ламп я видел лишь их силуэты. Когда они приблизились, оказалось, что одна из них — весьма симпатичная блондинка, а другая — не менее эффектная брюнетка восточного типа, с овальным лицом. Поравнявшись со мной, они переглянулись и остановились, а восточная девушка, повернувшись, сказала с легким акцентом:
— У вас завтра встреча с Софией.
Мне показалось, что я ослышался.
— С какой Софией?
— Вы её знаете, — сказала девушка, как мне показалось, с некоторой грустью.
— София будет ждать вас в десять утра на Патриарших, на скамейке, — добавила блондинка.
Не мистика ли это? Мне показалось, что фигурки и профили девушек светятся откуда-то изнутри.
— На какой скамейке? — я, конечно, ничего не понимал.
Тут девушки схватились за руки и со смехом убежали в темноту. Скрылись без следа, словно их и не было. Я прошелся вдоль пруда, заглянул за мысок, побродил по широким тропинкам в темной глубине парка, встретил несколько компаний, которые пикниковали на берегу или под деревьями — но больше девушек не видел. Вспомнил, как в Лос-Анжелесе на пустынном перекрестке увидел прямо над собой маленькие прозрачные силуэты двух ангелов. Тогда я их сфотографировал, но пленка куда-то затерялась. Может быть, это как-то связано с девушками? Может, это они же?
Мозг все-таки нашел одну-единственную, уникальную связь, и я подумал, что если бы моим обучением занималась машина по методу Хинтона, то едва ли появилось бы это воспоминание. Впрочем, какой в нем толк, все равно ничего непонятно.
С другой стороны хорошо, что я не робот, и машина не занимается моей мотивацией. Мое любопытство меня вполне устраивает как мотив, а если к этому прибавить мистику — так еще лучше. В предложении девушек был и легкий эротический подтекст, намек на возможное приключение. Машине было бы все равно, а я повелся, и на следующее утро был на Патриарших.