— Думаю, в этой истории много темного.
— Это типичная французская история коллаборационизма, мне кажется.
— А что такое коллаборационизм? Многие французы в годы войны были коллаборационистами, если хотите знать правду. Я думаю, вы используете слишком резкие слова, но вполне может быть, полковник Бертран свалил на Лангера свои ошибки и свою нерешительность. Ведь мы все могли уехать в Алжир в сорок втором. И оказаться под крылом у союзников. Тогда бы гестапо ничего о проекте не узнало бы.
— Кто знает, может Бертран работал на немцев еще до своего ареста?
— Так далеко я бы не заходил, молодой человек.
— Бертран пишет в своей книге, что он пытался убедить англичан включить поляков в группу «Ультра». Чтобы они продолжали работу над «Энигмой». Но англичане отказали, они уже получили от поляков все, что им было нужно, и хотели держать при себе свои наработки. Что об этом думаете?
— Очень может быть, молодой человек, очень может быть. Думаю, что не во всем полковник Бертран искренен.
— Как вы жили после войны, пан Мариан?
— Я жил и был счастлив каждым днем этой жизни. Кроме того дня, когда умер мой сын Анджей. Я вернулся в Польшу в сорок шестом, Британии я был уже не нужен. Говорю это с горечью, но в чем-то я их понимаю. Они хотели хранить секретность. Любой ценой. Это как в игре: они так хотели выиграть. Но они ошиблись на наш счет: мы представили им все наши наработки и работали бы на нашу общую победу, не покладая рук. Нам не нужно было от них ни орденов, ни признания. Жила бы Польша. Но судьба распорядилась по-другому...Мне предложили должность в университете, в Познани или Щецине, я мог бы стать профессором, но я отказался. Хотел быть с семьей, ведь нам так мало времени отпущено в этой жизни. Работал начальником отдела продаж кабельной компании в родном моем Быдгоще, когда ушел на пенсию, переехал со своими в Варшаву. Стал писать книгу. Даю интервью. Хороший сегодня день.
— Читал, что вы недавно взломали переписку Пилсудского. Вы настоящий хакер!
— Что такое хакер?
— Ах да, в вашем времени еще нет этого слова.
— Не знаю, что вы имеете в виду, но действительно, американский институт Пилсудского попросил меня недавно расшифровать переписку Дедка с товарищами по партии.
— Смогли?
— А вы как думаете? Как нечего делать!
На этом восклицании заканчивается наше интервью с Марианом Реевским, замечательным польским математиком, который на самом деле расколол код «Энигмы». Скромный и дисциплинированный, он служил своей стране даже тогда, когда она была захвачена врагом, а правительство бежало за границу. Он был солдатом и спас, вероятно, тысячи жизней английских и американских солдат, которые могли бы погибнуть во время высадки в Нормандии. В ответ союзники предали его, а потом десятилетиями не хотели признавать его заслуг.
Полякам, имена которых прозвучали в нашем воображаемом интервью, англичане были обязаны расшифровкой самых сложных немецких шифров.
С точки зрения мировой истории эта работа крайне важна — но не в том смысле, в котором думают. Вряд ли понимание посланий «Энигмы» изменило ход войны. Есть много фактов, что сами англичане не сумели — или не захотели—использовать информацию, полученную в немецких радиограммах. Ведь было высшее руководство, которое иногда предпочитало закрывать на важные факты глаза. Англичане не пересылали всю полученную информацию Сталину. В правительстве Великобритании о существовании программы «Ультра» знали человек десять. Они распоряжались передать —или не передавать —сведения по цепочке управления в разведслужбы родов войск. Но источник сведений при этом не раскрывался, что порой приводило к недооценке британским военным командованием вполне надежных сведений «Ультра» и крупным потерям.
Вероятно, когда-нибудь историки напишут о том, что было бы, если бы англичане действительно по-союзнически делились всей важной информацией, полученной от перехватов немецких сообщений. Если бы они понимали союзнический долг так, как, например, понимали его поляки. Но главное достижение «хакеров Гитлера» видится в другом: они действительно сделали большой рывок в кибернетике, вычислительной технике, в управлении и автономной работе машин.
Большой рывок к созданию того, что мы сейчас договорились называть «искусственным интеллектом».