Так что драйву нынешней «Железной пяты» больше соответствует идеология трансгуманизма, в которой может найти свое чуть ли не каждый, от мормонов до буддистов последнего призыва. На первый взгляд, трансгуманизм напоминает взгляды космистов и французского антрополога Тейяра де Шардена, но на самом деле идеология эта куда ближе к функционализму, в основе которого лежит сведение сознания к набору программируемых ощущений и отрицанию свободы воли.
Это не удивительно — ведь по мере того как технические системы усложняются, растет искушение найти какой-то общий принцип, который бы объяснял их поведение, а желательно еще и предсказывал будущее.
Свободы воли нет, если в мире господствует предопределенность, то есть детерминизм. Эта идея нужна и для того, чтобы не глядя снести преграды на пути новых технологий, какие бы угрозы они не несли. Именно поэтому технократические элиты спонсируют преклонение перед детерминизмом в науке и философии. Это происходит даже в политической философии, где распространены идеи элитизма или, что практически то же самое, теории заговора. Ведь эти подходы отличаются друг от друга лишь именами реальных властителей. Неважно, национальное это правительство или «глубинное государство», МВФ, Госдеп, Федеральный Резерв или «Бильдербергский клуб». Если миром правят и всегда правили элиты, тайные общества или рептилоиды, сопротивление бесполезно.
Когда Алексис де Токвиль в своей «Демократии в Америке» описывал механизмы функционирования власти и общества в США, он, в общем-то, не ждал ничего хорошего от «тирании большинства». Хотя этот французский аристократ вряд ли предполагал, что технократические элиты так скоро установят диктатуру почище знакомых ему Бурбонов, раздавая толпе хлеб, отвлекая ее на зрелища, контролируя каждый шаг людей и жестко пресекая любые вызовы своей все более деспотической власти.
«Воздух здесь пропитан корыстолюбием, и человеческий мозг, беспрестанно отвлекаемый от удовольствий, связанных со свободной игрой воображения и с умственным трудом, не практикуется ни в чем ином, кроме как в погоне за богатством» — так описывал он Соединенные Штаты, и это положение не особенно изменилось и сегодня. Но интересно, что сегодня новая волна индустриализации, вызванная четвертой промышленной революцией, привела к власти технократов, которые явно тяготятся системой обновления американских элит, описанной еще Питиримом Сорокиным в XX веке. В условиях острой экономической и политической конкуренции такое обновление происходило довольно быстро, хотя какие-то династии сохранялись. Теперь же владельцы и акционеры Google, Facebook, Amazon, Apple и других подобных компаний стремятся к закреплению своих монополистических позиций, к переходу экономической модели на рентную экономику, обладающую чертами феодализма: в ней практически все население будет платить этим компаниям ренту, как когда-то крестьяне за свой надел, просто за возможность просто жить в обществе и, как бонус, трудиться. Труд при этом будет превращен не в право, а в привилегию, требующую особого дозволения и, вероятно, постоянного подтверждения лояльности системе — на манер некоего дворянства.
В странах капиталистической периферии, например, в России, эти тенденции, пожалуй, выражены еще яснее—на их примере можно видеть, как новый феодализм становится тормозом на пути роста благосостояния общества в целом. При этом и в центре, и на периферии все чаще приходится слышать фразу «другого пути нет», знакомую по речам культового британского политика, иконы правых Маргарет Тэтчер, в которых она обосновывала разгром социального государства и торжество неолиберальной идеологии.
Научный и технологический детерминизм, идущий рука об руку с новым элитизмом и неофеодализмом, совершенно не нов, это была распространенная точка зрения во времена предыдущего европейского идейного кризиса, который сопровождал вторую промышленную революцию. Можно вспомнить венского философа и физика Эрнста Маха, который в свое время оказал большое влияние на молодого Эйнштейна. Мах видел задачу науки лишь в том, чтобы организовать данные опыта как можно в более экономном порядке. У науки, по Маху, нет другой осмысленной цели, кроме наиболее простого и наиболее экономичного представления фактов.