Болезнь, объявившаяся в самой природе вещей, а точнее, в людском понимании ее, вспыхнула вдруг, затем пошла на спад, кризис миновал, жар исчез, тело выработало иммунитет. Что бы нас ни постигло в будущем, это не повторится. Другое, и похуже, — возможно, только не Дьявол и дела его, и гордыня его[133]. В этом Пирс был убежден.
— Как она, кстати? — спросил он. — Сэм.
— А. Хорошо. В последнее время ни разу. Пару раз было, пока не рассчитали дозировку.
— Если я что-то могу сделать...
— Да вроде ничего, — сказала Роузи, у которой душа съежилась от этого предложения, слышанного уже много раз от матери, от друзей: так легко говорить — и так бесполезно. — Попроси волхвов. Помолись.
— Давно уже я не молился.
— Ну, попроси двоюродную сестру. У тебя же кузина монашка?
— Ага.
Интересно, подумал он, а молится ли еще Хильди. На словах-то, конечно, да. Но слова без мысли к небу не дойдут[134].
— Тогда у нее, наверное, есть какое-то влияние, — сказала Роузи, заглядывая в стоявшую между ними коробку. — А это что?
На дне лежала еще одна большая брошюра.
— А, это...
— «Ars Auto-amatoria[135], — прочла она на обложке. — Или Всякий Муж Сам Себе Жена». Что за чушь?
Пирс сложил руки на ученый манер.
— Вот это и есть та диковинка, — сказал он. — Она, возможно, стоит не меньше, чем все прочие книги, вместе взятые.
— О чем это? — спросила Роузи, открывая книгу с такой же осторожной почтительностью, которую ранее выказал Пирс, и вполне подобающей.
Ну, хоть по-английски. Поэма.
— Вообще-то, — сказал Пирс, — это о мастурбации, — и Роузи показалось, что он покраснел: возможно ли?
— Вот как? — откликнулась Роузи и прочла:
— Как-то грубовато, — сказала она.
— Ужасно, — сказал Пирс. — Да еще и длинная. Почти тысяча строк.
— Тогда в чем же ценность?
— Так ведь есть люди, которые все это коллекционируют. Все старое и грязное, в смысле, порнографическое.
— А кто ее написал?
— Не знаю. Ни имени, ни даты. По тому, что мы, исследователи, называем внутренними свидетельствами, например, обыгрыванию нескольких строк из Мильтона и по орфографии, я предполагаю, что это восемнадцатый век[136].
— Написано скорее «за», — сказала она, — чем «против».
— Очень даже «за».
— А я думала, тогда от этого боялись ослепнуть.
— Нет, это пришло позже. Псевдонаука девятнадцатого века. А раньше особо не осуждали и даже не обсуждали. Вот почему это раритет.
Роузи прочла:
— То есть экономишь время и силы, я так понимаю, — сказала она.
— А заодно и деньги.
— Ах ты, господи.
— В то время женитьба вообще была серьезным предприятием, — объяснил Пирс. — Очень сложно и дорого. Ее приданое, его деньги. В первую очередь, имущественная трансакция. А если ты человек ленивый, робкий и не хочешь лишних хлопот, вот, пожалуйста.
Она искоса взглянула на него.
— Угу, — произнесла она. — А что советуют женщинам?
— О них не упоминается, — сказал Пирс. — По крайней мере, в той части, которую я одолел.
— Кому-то надо было и об этом написать, — сказала Роузи.
— Всякая Жена Сама Себе Муж.
— Интересно, занимались они этим? — поинтересовалась Роузи. — Да нет, конечно, занимались. Но знали они, чем занимаются? А мужчины догадывались?
Сама она увлеклась этим задолго до того, как узнала, что у «этого» есть название и что другие тоже им занимаются. Различие между безымянным занятием и поименованным казалось очень важным, хотя ощущения оставались те же. Два мира.
— Ну, — сказал Пирс, — помнится, у де Сада женщины все время это делают. Так что.
— Это где?
— У де Сада, — повторил Пирс. — Маркиза. Который эс-и-эм[137].
— А-а.
133
...
134
...
136