Она вздохнула.
– Черт! Я чувствую себя последней мерзавкой, но не вижу никакого выхода. Дома, когда мы решили пожениться, нас, разумеется, отправили к психологам – гипнотам, как обычно. Они одобрили наш брак, сказали, что это очень хорошо для нас обоих, но только при определенных условиях. Они сказали, что я нуждаюсь и в команде тоже, но если я буду продолжать работать, то мы целыми неделями будем вдали друг от друга: я – здесь, с Трисом, а он – там, дома, сомневаясь, правильно ли он поступил. Поэтому они сказали, что позволят нам пожениться только в том случае, если мы согласимся на гипнобондинг. Какие бы чувства я ни испытывала сейчас к Трису, я не ощущаю к нему совершенно никакого физического влечения, как не ощущаю его ни к какому другому мужчине, кроме одного, который любит, хочет и может быть только с одной женщиной – со мной. Ни сомнений, ни вопросов, ни подозрений – понимаешь?
– Ты могла сделать то же самое при помощи лекарств и химических препаратов, и не заморачиваться со всей этой бюрократией, – пророкотал Дарквист. – Однако, здесь мы столкнулись с тем, что называется «любовным треугольником». Надеюсь, Трис не наделает глупостей. Твой муж здесь, в городе? Он под надежной защитой?
Она вскинулась, впившись взглядом в звездообразное существо.
– Ты хочешь сказать, что… О боже! Он ведь может! Но нет, погоди. Здесь наш брак еще не зарегистрирован, так что он не сможет найти никаких сведений, а я не называла ему ни фамилии Йолана, ни названия его компании, не говоря уже об адресе. Но, наверное, мне все равно стоит позвонить Йолану и предупредить его?
– Стоит. Трис, как ты хорошо знаешь, иногда бывает очень… изобретательным.
Она вскочила:
– Найди Трэна, неважно, где он и что делает. Я позвоню Йолану и расскажу ему. Может быть, стоит позвонить в Префектуру и попросить их тоже быть начеку? Если Трис действительно съехал с катушек, они могут помочь, а если нет, то все, что ему грозит, – это ночь в камере, где он проспится и одумается.
Но такой человек, как Трис, если он сильно обижен, мог скрываться в таком месте, как столица, до бесконечности. Прошел день, потом два, потом три. Даже знакомые Трэннона Коуза с городского дна не смогли – или не захотели – выяснить практически ничего. Здесь, в столичном мире, человеческое сообщество было настолько крошечной и незначительной группкой, что те из них, кто не был частью системы, жили очень замкнуто. Для того, чтобы отыскать здесь человека, который не желал быть отысканным, нужен был хорошо знающий городское дно человек.
На исходе четвертого дня с момента исчезновения Триса она стала думать и даже надеяться, что Дарквист оказался не прав. Ей не хотелось расставаться с Трисом таким образом, проработав бок о бок пять лет, но если работа с ней в новых условиях была для него столь невыносимой – что ж, она пожелает ему удачи и распрощается с ним.
Однако, той же ночью в ее большой, но уютной квартире в небоскребе, которую она теперь делила с мужем, раздался телефонный звонок. Она моментально проснулась. Робот-коммутатор мог пропустить его, только если звонил кто-то из немногих людей, имевших право звонить ей в любое время дня и ночи.
Это был Трэннон Коуз.
– Думаю, тебе стоит подъехать сюда, – сказал пилот. – Сектор Четыре, Госпиталь Девять, отделение интенсивной терапии.
Весь сон тут же слетел с нее.
– Зачем? Что случилось?
– Я нашел Триса. Вернее, его нашли копы. Думаю… думаю, тебе стоит приехать, и как можно быстрее. Я позвонил Дарквисту, он уже едет.
– Зачем? В чем дело?
– Я думаю, тебе стоит приехать, Модра. Сейчас. Нужно принять решение. – С этими словами он положил трубку.
Йолан предложил отвезти ее, но она велела ему отправляться обратно в постель. У него впереди был долгий день, а это было ее дело, а не его.
Управление госпиталем, способным оказывать неотложную помощь такому количеству разнообразных видов, было нелегким делом. Большинство госпиталей находилось в районах, населенных всего двумя-тремя расами, и было рассчитано именно на них. В любом случае, с транспортом никогда не было задержек, и даже для людей было несколько таких больниц, где им могли оказать неотложную помощь и куда можно было добраться за считанные минуты.
Трэннон Коуз был ибрумом – существом, похожим на набор овальных стручков, соединенных друг с другом веретенообразными ершиками. Он казался хрупким, но двигался со стремительностью и грацией, противоречившими его внешности. Ибрумы, когда им это было нужно, могли быть очень крутыми ребятами.
Модра вошла в больничную дверь, отыскала глазами Трэна и Дарквиста и направилась к ним.
– Ну, в чем дело?
– Очевидно, я был прав, – отозвался Дарквист. – Трис внезапно оказался в безвыходном положении, он потерял все самое дорогое для себя, но не имел возможности уйти так, как того требовал его рассудок. Мы боялись, что это выльется в насилие, и так оно и произошло, но не в той форме, как мы предполагали.
– Очевидно, он направился прямо в Дистрикт и ударился в загул, – вступил в разговор Коуз. – Он наглотался столько таблеток радости и всякой прочей дряни, что его кровь пришлось отправлять на анализ, чтобы определить, сколько в ней натурального. Все эти три с половиной дня он только этим и занимался, засев в какой-то конуре, которую ему уступил один наш здешний приятель – мы время от времени оказываем ему кое-какие услуги. Должно быть, Трис принял слишком большую дозу, а потом очнулся и почувствовал сильную депрессию, которую всегда вызывает вся эта химия, и это наложилось на его собственную депрессию. Он выстрелил себе в голову – судя по всему, из какого-то древнего огнестрельного оружия, которое у него то ли было, то ли он его у кого-то позаимствовал.
Она ахнула и застыла, точно громом пораженная.
– Так он мертв?
– Именно это обычно и случается с теми, кто пускает себе пулю в лоб, – сухо отозвался Дарквист. – Вопрос в том, позволить или не позволить ему остаться в этом состоянии.
Это заявление потрясло Модру почти так же сильно, как первая новость.
– Как? Но ты же только что сказал…
– Что он мертв, – закончил за нее Дарквист. – В большинстве случаев с этим ничего нельзя было бы сделать. Но мы – в столице. Здесь технологии несколько более совершенны, чем дозволяется иметь простым гражданам, поскольку все здешние хирурги – цимоли, которые могут подключаться к сети и получать друг от друга медицинские сведения, необходимые для лечения любой расы. Похоже, мы с Трисом наткнулись на моральную, правовую и этическую головоломку. Ага, вот и дежурный врач. Мы хотели, чтобы ты тоже приехала, поскольку в каком-то смысле это дело зависит от нас.
Хирург оказался человеком, по крайней мере, внешне, – это была довольно молодая и хрупкая женщина со смуглым лицом и очень короткими волосами, одетая в операционный костюм. Она двигалась как-то странно; вблизи ее поведение могло показаться даже слегка пугающим.
Для Модры здесь был еще один неприятный аспект. Она была эмпаткой, и несмотря на то, что она умела приглушать свои ощущения, полностью подавить их она не могла, а будучи усталой, оказывалась совершенно бессильной перед ними. Почти все в этой приемной излучали хоть что-нибудь – страх, тревогу, радость, печаль, – эмоции, свойственные почти всем формам жизни. Все, кроме женщины-хирурга и еще нескольких человек в докторской одежде. Модре пришлось заставить себя не обращать внимания на возникшее у нее неприятное чувство, постоянно напоминая себе, что женщина-врач действительно находится рядом с ними. От нее не исходило совершенно никаких эмоций, никаких чувств, как будто она была стеной, стойкой или креслом.
– Прошу прощения, если мое поведение показалось вам несколько необычным, – произнесла женщина-врач, – но я только что провела подряд пять операций на пяти различных формах жизни, и все данные, от анатомии, физиологии и молекулярного уровня до психологических особенностей каждого из пациентов, в настоящий момент находятся внутри меня. Это часто создает проблемы, поскольку все они равноправны в моем мозгу, и человеческая часть, скажем так, находится в меньшинстве.