Вот ты, Альса, говоришь, на юге вообще не бывает осени. И зимы тоже не бывает. А на севере, говоришь, не бывает лета. Но это только если совсем-совсем на севере. Или совсем-совсем на юге. Мне что-то не верится. Хоть об этом и написано в твоих умных книгах.
Я ведь читаю пока плохо и медленно. Говоришь, это потому, что я начал учиться уже взрослым. И что-то там мне мешает. Как, как? Стервотипы восприятия? У взрослых эти стервотипы ужасно давлеют. А у маленьких они еще маленькие и не давлеют. Короче, плохо я пока читаю.
Лес вскарабкался на холм и прорвался очередной проплешиной. Вираж. Я начал снижаться. Это руины, мой теперешний дом. Когда-то здесь тоже стоял замок, наверное, ничуть не меньше Альсиного Треверргара. Его покинули, и не так давно, два, от силы три десятка лет назад. Почему — неизвестно. Вроде бы прежние хозяева умерли, а вместо них в замке поселились привидения. Вроде бы эти места кто-то проклял. Так или иначе, но люди отсюда ушли. Ушли из замка и из деревни, что располагалась у его стен.
Я жил в руинах с мая месяца. Привидений не встречал. Проклятия не чувствовал. Это был просто очень большой старый пустой развалившийся дом. Да и развалившийся не полностью. В нем нашлось несколько вполне пригодных комнат. Пригодных для меня и для моих коз.
Снизившись, я нырнул в пролом западной стены, сразу на второй этаж. С земли сюда не заберешься — лестницы частично сами обрушились, частично погребены под обрушившимися перекрытиями. И это очень хорошо, потому что у меня здесь нет ни запоров, ни дверей. Только сколоченные Большим Человеком деревянные щиты, которыми отгораживался козий закуток.
Они услышали меня. Заволновались, замемекали. Словно теплое дыхание — эхо их ощущений. Предчувствие встречи. Радость. Нетерпение. Спектрально-чистые эмоции, возможные только у животных. У любящих тебя животных.
— Зорька, Ночка. Сестрички мои, умнички. Соскучились, да? Соскучились!.
Распорядок дня у нас сложился такой: утро до полудня я посвящаю козам, кормлю их, дою, расчесываю, убираюсь в закутке. Потом обедаю. Потом поднимаюсь к себе и маюсь бездельем до темноты. Пытаюсь читать. Рисую. Занимаюсь домашними делами. Иногда гуляю, но Альса каждый раз ругает меня за это. Боится, что кто-нибудь меня увидит, выследит или подстрелит. Она вообще слишком за меня боится. Даже неудобно.
Иногда Альсе удается найти время днем. Она приходит с Реддой и Уном. Всех троих я поднимаю наверх по очереди. Когда было тепло, мы много ходили по лесу. Надоедали Маукабре или собирали разные лекарственные травы. Летом Альсин отец почти все время проводил в большом городе, далеко отсюда. Летом она сама себе была хозяйка и мы почти не расставались.
Большой Человек помогал мне обустроиться. Стучал молотком, таскал какие-то деревяшки. Я спрашивал: зачем? А он мне: зимой увидишь. Большой Человек — надежный и основательный. И он все делает надежно и основательно. Он притащил уйму всяких вещей, необходимых для жизни. Он привел из деревни Ночку и Зорьку. Это он посоветовал мне поселить коз на втором этаже, и сам сколотил для них загон. И травы накосил для них — он.
Теперь Большой Человек здесь не появляется. Он избегает меня. Да, Альса, я знаю, и тебя тоже. Я знаю, он стал пить то крепкое вино, которое делают в Каорене арвараны. Он смешивает его с пивом и пьет. Когда-то я тоже пробовал так делать. Быстро пьянеешь, а потом очень болит голова.
Зорька толкнула меня носом. Что задумался? Не грусти!
— Я не грущу, сестричка. Разве с вами загрустишь? Давайте я вам еще корма насыплю…
Йерр
Мы хорошо пообедали сегодня. Выкопали вкусное из-под снега в лесу. Вкусное закопалось на зиму. Думало, мы его не найдем. Вкусному не нравилось, что мы его нашли. Вкусное сопротивлялось. Ревело, вырывалось. Вкусное хотело спать. А мы хотели есть.
Мы пошли попить и умыться. И пришла Липучка. Та, которая с крыльями. Большая Липучка. Есть еще Маленькая Липучка. Без крыльев, да. И еще есть две собаки. Хорошие собаки. Умные. Не подходят. А Липучки — глупые, да. Совсем глупые. Лезут и лезут.
Липучка боялась. Сильно боялась, да. За нас. Смешная Липучка. Глупая. Кто-то придет. Придет с железом, убивать нас. И убьет. Мы сказали — уходи. И Липучка ушла.
Эрхеас, нам грустно. Нам одиноко. Долго, Эрхеас. Слишком долго. Где ты, Эрхеас?..
Тот, Кто Вернется
…Сухие смуглые лица в обрамлении черных волос. Черные глаза без привычной уже ледяной клинковой стали. Улыбка — словно на всех одна. Тепло. Тепло Второго Круга. И Третьего…
Меня рывком вышибло из сна. Совсем расклеился. Даже Контроль не сразу срабатывает…
Гэасс-а-Лахр. Шесть Гэасс-а-Лахр в жизни моей. Хотя меня не "лахр". Меня только "эрса". Йерр, девочка…
И кровать — слишком высокая, слишком мягкая, неудобная, и стулья-табуреты — дурацкие, неуклюжие, и стол идиотский растопырился, и ковер на стене — аляповатый, грубый рисунок, и железо на нем — дрянь… И ощутимо давит тоска по точеным, выверенным до толщины волоса линиям, по звенящим чистым узорам, по своду пещерки над головой, по тихому, почти незаметному журчанию ручейка, по…
Размазался соплей. Плохо. Если уж снится Гэасс-а-Лахр…
Раз-два — нету.
Зачем вспоминать Гэасс-а-Лахр? Чтобы физически, до ломоты в костях и судорог в мышцах ощутить отсутствие Йерр? Май, все лето и два месяца осени. Как долго, девочка… Надеюсь, ты осторожна.
Скоро я увижу тебя. Уже совсем скоро. Судьба подкинула подарок. Придется ехать дня на два попозже, чем собирался. Но в основном — время и место — как рассчитывал.
Вещей с собой брать не стану. Все останется здесь. В этой комнате. Я больше не вернусь сюда.
Как много за спиной, девочка — людей, мест, лет. Почти четверть века. И дорога моя близится к концу. Она закончится там же, где началась. Дорога. Долгая, нудная работа. Мгновение радости — будет ли? Успею ли, девочка? Сам не знаю. Как сложится.
…Старшая — отбрасывает со лба жесткую черную прядь.
"— Все, что мог, ты взял. Ты ведь чужак, Эрхеас, — грустно-виноватая улыбка. — Родись ты здесь…
Да, я знаю. Знаю, сестра. Успевшие закостенеть связки, грубые суставы. Отвратительная реакция. Плохая центровка — поднять рахра, конечно, смогу, а вот далеко ли унесу… Но мне достаточно. Там, куда я уйду, не умеют половины того, что ты дала мне, Лассари, сестра моя, Наставник. Ведь я все равно не смогу вернуться сюда. Так зачем оставаться в живых?..
Имори
Что ж мне делать-то теперь? Думал ведь — легче станет… Ох, Господи, Господи Милосердный, вразуми, помоги…
Не поможет. Груза-то с плеч никто не снимет. Ни священник, ни сам Господь Бог. Мой он, Груз. Последняя воля. Помогать и молчать. Не смолчал, клятвопреступник. Не смолчал — за утешением кинулся. Отпусти грех, отче… Если б он хоть сделать что мог, отец Дилментир. А то ведь выходит — взял я да груз молчания на него взвалил. На плечи старческие сухонькие. Тайна исповеди…
А Сыч, Иргиаро — недоволен. Знаю, недоволен. Привиделся он мне нынче ночью, Сыч-то. Каким тогда был, в кровище весь… И сказал:
"— Зря я тебе доверился. Думал — человек ты. А ты, приятель — сопля."
Сопля и есть. Слабак. Не выдержал. Искупительную, что ли, послать?.. Господи, Боже мой, Единый, Милосердный, Создатель Мира, Радетель Жизни… Да все равно он ее не примет, искупительную мою. Сердит был, "лапа кошачья". И собаки его на меня порыкивают. Не зря порыкивают. Чуют они, собаки, предателя. Альсарена, золотко, я ведь тебя предал. Раз открыл рот, значит, и еще раз смогу. Клятвопреступник я.