Случалось, он жалел себя и думал, что уж лучше бы служить вместе с остальными, чем сидеть день и ночь за этим столом. Он однажды даже обратился к командиру полка с рапортом, попросил отправить на фронт. Майор накричал на него и сказал, что отправит, только не на фронт, а на губу. На хлеб и воду. Но и там он будет писать. Такое Дрозду не светило и больше он о фронте не заикался. Понял, что все равно не отпустят. Туда мог поехать любой. А где найти человека с таким хорошим почерком, человека, который так много работает и никогда не подводит начальство? Такого год искать - не найдешь.
Но маршевые роты уходили не так часто. Бывали и свободные дни. Совершенно свободные: можно отдохнуть, сходить в гости к повару и хлеборезу, заглянуть в каптерку к кому-нибудь из старшин... Так что на должности своей Дрозд откормился, приоделся. Большие возможности появились у Дрозда. Мог, по ошибке, кого-то вычеркнуть из списка маршевой роты, и кого-то, опять же по ошибке, внести в этот список. Появилось у полкового писаря немало друзей. Уважали его не только солдаты, но и сержанты и даже старшины. Одаривал своей дружбой Дрозд не каждого. Со всякой шантрапой не якшался.
Положение в запасном полку было сложным. Люди здесь служили всякие и по-разному. Одни рвались скорее на фронт. Имелись у них, как они говорили, личные счеты с фашистами.
Другие наглухо окопались и надеялись пересидеть здесь войну: старшины, каптеры, работники пищеблоков, складов и канцелярий, нужные командирам мастера. Если их вместе собрать, хороший батальон получится. А еще имелось немало таких, которые, ни с чем не считаясь, стремились попасть в эту категорию.
Третьи, которых было большинство, просто служили. У многих из них были на исходе и силы, и терпение. Слишком тяжелой оказалась служба в лагерях, где стояли запасные полки. Да и можно ли было считать это военной службой? Солдаты занимались всем, чем угодно, но только не боевой подготовкой. В любую погоду таскали они за много километров, со станции, тяжелые бревна, а потом пилили и кололи, заготавливая дрова. Копали какие-то ямы и бесконечные траншеи, дробили камень, мыли и чистили сортиры, что-то грузили и разгружали, что-то строили. А в свободное от работы время занимались строевой подготовкой.
Кормили не густо. Кусок хлеба, "шрапнель" и чай на завтрак. Ужин отличался от завтрака тем, что давали его не утром, а вечером. На обед, кроме осточертевшей "шрапнели", полагался еще "суп-пюре картофельное". Блюдо со странным названием и не менее странным вкусом. Но черт с ним, со вкусом. Там и есть было нечего. Картофельное пюре, разведенное кипяченой водичкой до состояния супа, с тремя блестками жира на миску.
Армию государство снабжало продовольствием в первую очередь. Старались досыта накормить фронт. Служившим в тылу давали не густо, но терпимо, по военному времени. Но вряд ли больше половины скудного солдатского пайка доходило по назначению. Воровали по-черному. Воровали все, кто мог и хотел, снизу доверху. Брали, сколько могли утащить, надеясь, видно, что другие окажутся посовестливей и не выгребут все, оставят что-нибудь и солдату.
От постоянной тяжелой работы, недосыпа и скудной еды у многих солдат оставалось только два желания: поесть да поспать. Кто-то от всего этого тупел, опускался и превращался в "доходягу", проводил все свободное время в санчасти да на помойке в поисках пищи. Но большинству удавалось сохранить человеческое достоинство. Они старались всеми правдами и неправдами освободиться от этого кошмара и попасть на фронт.
Может быть, такое положение в лагере, где стоял запасной полк, в который попал Дрозд, создавалось от бездарности, бездушия и вороватости начальства. А может быть, так и задумывалось чьими-то хитроумными головами - добиться, чтобы люди сами рвались на фронт. Если так, то цели своей они достигли.
Приходили солдаты к Дрозду и просили: "Послушай, писарь, включи меня в список. Не могу я больше здесь. Ты уж постарайся".
Дрозд уважал таких и старался помочь.
Тайно от начальства вносил их в списки маршевых рот и вычеркивал из этого списка тех, кто на фронт не рвался. Ошибка небольшая: вместо одного человека едет другой. Фронту никакого от этого ущерба. Сколько положено, столько и получит.
Все были довольны. Все благодарили Дрозда. А некоторые даже подносили подарки. Что у кого было. Дрозд отказывался. А они очень просили. И, чтобы не обидеть людей, Дрозд брал. Но не все. Если буханку хлеба приносили, не брал. А сало брал. Сало он любил. Вещами давали, деньгами. Деньги Дрозд брал. И вещи, которые получше, тоже брал. Учитывал, что ни деньги, ни вещи уезжающим на фронт не нужны. Все равно где-нибудь по дороге растранжирят. Пусть лучше у него останутся.
Потом, однажды, в канцелярию, где поздно вечером засиделся Дрозд, зашел замполит полка. Майор, четыре ранения, на палочку опирался. Встал у дверей. Стоял и смотрел на Дрозда. И тот сразу понял, что какая-то зараза настучала. Из тех, кто метил на его место. Были такие. Дрозд хотел объяснить: все, что он делает - это для пользы и он только по доброте души своей, без всякой выгоды... Но тут же передумал. А вдруг замполит пришел по какому-то другому поводу. Может, замполит ничего не знает, а Дрозду только показалось. И он ничего не стал объяснять. Как потом оказалось - зря.
Замполит постоял, опираясь на палочку, разглядывал писаря, как будто никогда не видел до этого, потом обозвал "гнидой", "гадом" и совсем уж неприличными словами, сплюнул и ушел. Назавтра Дрозда перевели в стрелковый взвод, а через три дня отправили с маршевой ротой на фронт.
Фронта Дрозд не боялся. И там люди живут, поэтому ехал с легким сердцем. Только долго переживал за "гниду". Обидно было: ни за что, ни про что его так обозвали. И жалко было двух чемоданов, которые пришлось оставить у старшины в каптерке. Другом считался. Хоть бы заплатил. Так нет, воспользовался безвыходным положением Дрозда и за так взял. Сквалыга. "Приезжай, - сказал, - все сохраню". Этот сохранит. Ох и нажился он на Дрозде.
При распределении Дрозд попал в артиллерийский полк. Начальник штаба, как только узнал, что с пополнением прибыл опытный писарь, сразу забрал его к себе. И опять пришлось Дрозду сидеть за бумагами. Вперед, на запад, продвигался вместе с канцелярией.
* * *
- Из пушки стрелять не умею, - то ли признался Дрозд, то ли неудачно пошутил.
- Писать он умеет, - подсказал Опарин.
- Рисовать ты, случайно, не умеешь? Может быть, ты художник? - Ракитин еще не остыл от долгого общения с Лихачевым. Еще одного художника ему как раз не хватало для полного счастья.
- Писарем он воевал, в штабе, - объяснил Опарин. - Проштрафился, его и турнули к нам на исправление.
- Ничего подобного! - возмутился Дрозд. - Прислан, в связи с потерями. На пополнение, - об оказании поддержки и о том, что собирается долбать фрицевские танки гранатами не заикнулся.
- Ладно, - а что Ракитин еще мог сделать? - Писарь, так писарь. Лишь бы не художник. Сгодишься. Будешь снаряды подавать, - и махнул рукой, показывая новенькому, что тот может пока отдыхать. - Как там фрицы? - спросил он у Опарина.
- Не видно и не слышно. Подбросили что-нибудь в штабе?