«…Поистине ужасна его мстительность по отношению к тем, кто предал его».
Слова Шатобриана продолжают звучать в голове французского капитана, покуда тот бреется со всей тщательностью, приличествующей вылощенному штабному офицеру. И слово «мстительность», угрюмо думает Марбо, прекрасно подходит к враждебным взглядам, вонзающимся в него всякий раз, как он выходит на улицу; к длиннющим, в две пяди, навахам, неизменно висящим на поясе у всех и каждого в этой стране; к смуглым мужчинам с длинными бакенбардами, говорящим тихо, поплевывающим в сторонку; к сварливым женщинам, которые без обиняков обзывают его и его товарищей французишками, мусью и лягушатниками или демонстративно отворачиваются и прикрывают лицо мантильями, когда случается проходить мимо императорских орудий, стоящих на Прадо. «Предательство и возмездие», — с долей беспокойства повторяет Марбо. Эта мысль на миг отвлекает его, и вот, извольте, — правую намыленную щеку рассекает порез. Лейтенант с проклятием отдергивает руку, и по лезвию бритвы с мраморными накладками на рукояти скатывается на расстеленное перед зеркалом белое полотенце багряная капелька.
Это первая кровь, пролитая 2 мая 1808 года.
— И не забудь, что мы родились испанцами.
Лейтенант артиллерии Рафаэль де Аранго медленно спускается по ступеням, поскрипывающим под его начищенными сапогами, задумчиво останавливается на пороге, застегивая свой темно-синий с алыми выпушками мундир. Слова, которые только что произнес ему вдогонку его брат Хосе, отставной армейский интендант, порождают особое беспокойство. А может быть, дело не в словах, а в том, как стиснул старший его руку, как крепко обнял на прощанье, узнав, что младший отправляется получать задачу дня перед заступлением в караул в парке Монтелеон.
— Доброго здоровья, господин лейтенант, — приветствует его привратник, подметающий пол внизу. — Ну что там слышно?
— Вернусь, Томас, — расскажу.
— Знаете, вниз по улице, возле булочной, — пикет лягушатников… С вечера засели в кофейне.
— Чего ты всполошился? Они наши союзники.
— Вам, конечно, видней…
Обеспокоенный еще больше, Аранго надевает несколько набекрень черную двууголку с красной кокардой, пристегивает саблю и оглядывает улицу в оба конца, докуривая меж тем дымящуюся в пальцах сигару. Ему всего двадцать лет, но привычка курить свернутые из цельного табачного листа сигары усвоена давно. Он из хорошей семьи с баскскими корнями, родился в Гаване, там же поступил в кадеты, успел и послужить на Кубе и в Ферроле, и посидеть в плену у англичан, обменявших его в сентябре прошлого года. Основательный, даровитый, отважный — что удостоверено послужным списком — молодой офицер вот уж месяц как адъютант начальника артиллерии, полковника Наварро Фалькона. Сейчас он спрашивает себя, пойдет ли вчерашняя сумятица — манифестации против Мюрата, уличные беспорядки — дальше, вглубь и вширь, или же властям удастся обуздать ситуацию. Верховная хунта все больше слабеет, Мюрат и его люди все больше наглеют. Вчера вечером, когда Аранго уже собрался домой, по штабу округа разнесся слух, будто капитаны артиллерии Даоис, Консуль и Кордоба — лейтенант знает всех троих лично, благо первому вообще подчинен непосредственно — собрались драться на дуэли с французскими офицерами, и только благодаря решительному вмешательству сослуживцев и начальства удалось избежать несчастья.