– Но потеха начнется гораздо раньше, — предупреждал он.
– Сдалась мне твоя потеха! Что ты, кстати, имеешь в виду?
– Хочешь синоним? Развлечение.
– Опять взялся темнить, сукин сын?
– Ты же геолог, Фрэнк! — удивлялся Майк. — Ну пораскинь мозгами! Тут простая…
– Понял, элементарная физика. Ты просто скажи: нам будет угрожать опасность? Да или нет?
– Не будет. До поры до времени.
Сейсмографы уже фиксировали регулярные лунотрясения. Внутри Луны болталась взад-вперед, как язык колокола, огромная масса, и твердое ядро Луны звенело так, что чертям было тошно. Были и иные признаки, следы эха, словно в мантии открывались пустоты, как ни трудно в это поверить — ведь давление там такое, что пустотам не жить. Уверен, что у Майка имелись объяснения всем этим аномалиям, но расспрашивать его было бесполезно. В конце концов, кто из нас геолог? Геологу должно быть виднее.
Тем временем мы смещались на запад — сначала через Море Ясности с его разливами застывшей лавы и выбросами вулкана Коперник, потом через Океан Бурь, выставляя через каждые две сотни километров по сейсмометру. Такая жизнь мне по душе: катишь себе по довольно-таки гладкой поверхности, виляя среди кратеров и объезжая большие трещины. День на Луне длинный, ночь светлая — свет Земли не дает наступить темноте. У Луны своеобразная красота — суровая, но при этом безмятежная. Ее пейзажи сформированы всего двумя стихиями: вулканической деятельностью и метеоритами. С погодой Луна незнакома, поэтому эрозия поверхности происходит здесь долго (в геологическом масштабе времени). Любой здешней складке не меньше трех миллиардов лет, а за этот срок гравитация и непрерывная микрометеоритная бомбардировка сгладит любую неровность, уберет любую резкость. Когда солнце светит под правильным углом, нетрудно вообразить, будто едешь по бескрайней равнине, засыпанной глубоким снегом. Дважды мы устраивали привалы под сооруженными людьми навесами, а один раз позволили себе целых два дня безделья на шведской селенологической станции, похожей издали на разбросанные по поверхности консервные банки. Спустя неделю, едва мы успели забрать свежие припасы из ракеты, посланной из «Клавия», случилось первое серьезное лунотрясение.
Ощущение было такое, словно роллигон перелетел через ухаб, только никакого ухаба нам не встретилось. Я сидел в кресле водителя, Майк спал в гамаке. Я велел бортовому компьютеру остановить роллигон и стал озирать сквозь прозрачный люк панораму. Горизонт был совсем близко, но еще ближе, с северной стороны, располагался древний кратер, изрытый оспинами от трех миллиардов лет микрометеоритного обстрела. Еще я увидел несколько рябых валунов, один размером с дом. Потом я обнаружил непорядок — камень, медленно катящийся вниз по склону в пять градусов, по которому мы поднимались. За камнем тянулась извилистая борозда. Роллигон слегка раскачивало. Я инстинктивно вцепился в ручки кресла, да так сильно, что побелели костяшки пальцев. Майк заворочался в гамаке и спросил спросонья, что происходит. В следующее мгновение я увидел газовую струю.
Струя была слабая: заметил я ее только потому, что поднятая ею пыль заискрилась на солнце. Такие струи — обычное явление на Луне. Их вызывают скопления радона и других продуктов распада нестабильных изотопов, создающие избыточное давление. Астрономы замечали их даже с Земли, когда они ненадолго загораживали элементы поверхности, прежде чем рассеяться в вакууме. Однако струя, которую увидел я, была своеобразная, больше похожая на тепловой гейзер, непрерывно бьющий из невидимой точки за горизонтом.
Я приказал компьютеру ехать в том направлении. Майк насторожился. Я слышал, как он пытается почесаться сквозь термобелье. От него сильно пахло застарелым потом: мы толком не мылись с той встречи со шведами. Меня внезапно осенило:
– Черная дыра небось горячая?
– Чем меньше, тем горячее. Обратно пропорциональная зависимость. Сначала была страшно горячей, но с набором массы остыла. Хм…
– Но ей хватит температуры, чтобы расплавить камень? Майк сосредоточился.
– Знаешь, она с самого начала была больше, чем я думал. Все, что оказывается достаточно близко к ней, чтобы расплавиться, начинает падение к горизонту событий. Поэтому рядом с экспериментальной камерой не было следов расплавления и пожара. Но тепло выделяется также из-за трения, когда вещество стекает в его гравитационный колодец.
– Значит, происходит вторичное внутреннее плавление. Аномалии в сейсмологических сигналах — это расплавленные каверны, полные лавы.
– Уверен, скоро мы начнем фиксировать слабое магнитное поле, — сказал Майк задумчиво. — Железное ядро станет жидким и начнет вращение. После этого наступит конец… Здорова же дыра!
Роллигон преодолевал пологий подъем, приближаясь к вершине километровой стены, окружающей кратер, почти до краев заполненный лавой, которая образовала лунный «океан». Увидев источник газа, я остановил роллигон. Это была широкая и свежая на вид трещина, отходящая от вулканического купола. Газ вырывался из одной ее точки, как пар из носика кипящего чайника. Пыль оседала пластами километровой длины. На почве позади струи образовывался заметный яркий слой.
– Давай поближе, — предложил Майк, покинувший гамак и раскачивавшийся в кресле, как обрадованный ребенок.
– Лучше не надо. Как бы нас не обстреляло камнями.
Мы передали несколько изображений, потом надели скафандры и вылезли наружу, чтобы установить сейсмологическое оборудование. Солнце светило с востока, на поверхности лежали длинные тени, грунт слегка подрагивал у меня под ногами. При отсутствии атмосферы, рассеивающей свет, тени остры, как бритвенные лезвия, цвета меняются при каждом шаге. Пыльный реголит2, темно-бурый в моей тени, становился ослепительно белым, когда я смотрел в сторону солнца, а по бокам имел пепельно-серый оттенок. Газовая струя сверкала на фоне черного неба. Я сказал Майку, что она бьет, наверное, откуда-то из глубины реголита: давление в газовых карманах растет с глубиной. Толчок, происшедший, наверное, на стыке реголита и твердой коры, открыл газу путь к поверхности.
– То ли еще будет, — предрек Майк.
– Скоро весь газ выйдет наружу, — сказал я.
Но мы уже закончили свою работу, а он все выходил в прежнем темпе. Мы объехали трещину с севера. Майк снова навис над своей пластинкой, добавляя к вычислениям новые параметры.
Мы работали еще две недели и завершили задание на станции «Королев» в кратере Большой Луч — одном из крупнейших на обратной стороне, с покатыми стенами и волнистой, словно всхолмленной поверхностью. Здесь хватало и относительно свежих кратеров, включая темный лавовый кратер у южной оконечности, в котором теперь не прекращались толчки, раз от раза все более мощные. Станция «Королев», расположенная на кромке кратера, уже эвакуировалась; радиотелескопы проекта «Большой Луч», густо расставленные вдоль противоположного края кратера, было решено оставить, чтобы управлять ими по радио. Большая часть персонала уже отбыла; на станции еще оставалось немало оборудования, подлежащего вывозу, однако железную дорогу, связывающую «Королев» с «Клавием», перерезало оползнем. Пробездельничав пару дней на обезлюдевшей, но продолжающей действовать станции, мы отправились на место оползня — проконтролировать, как работают на расчистке роботы.
Приятная получилась поездка: в герметичном вагоне был большой наблюдательный экран, и я не отходил от него, любуясь усеянной кратерами равниной на скорости двести километров в час. В западной части Луны доминирует Восточный Бассейн, исчерченный трещинами, усеянный валунами, частично залитый затвердевшей лавой, окруженный тремя каньонами и одним кольцевым уступом. Инженеры проложили дорогу сквозь горы, и оползень перерезал пути вблизи огромного, в десять километров высотой, скального нагромождения под названием Монтес Рок. Судя по масштабам катастрофы, толчок был очень сильным.