А потом сестра Мария-Катерина схватила меня за руку и потащила прочь от алтаря. Её пальцы пережали мне локтевой нерв, и руку пронзила боль.
— Не приставай к другим, — сказал она.
— Но я, должно быть, выронила конверт…
Она внимательно посмотрела на меня, потом отпустила мою руку. По её пухлому лицу разлилось довольное выражение, и она потрепала меня по щеке.
Прикосновение было неожиданно нежным.
— Значит, на тебя снизошла благодать, — сказала она.
Я не чувствовала никакой благодати. Я уже собралась было ей об этом сказать, когда она махнула рукой, подзывая отца Бруссарда.
— Она не получила письма, — сказала сестра Мария-Катерина.
— Господь улыбнулся тебе, дитя моё, — произнёс он с теплотой в голосе. Никогда раньше он не обращал на меня внимания, теперь же положил руку на плечо. — Пройдём с нами. Нам нужно обсудить твоё будущее.
Я дала увести себя к нему в офис. Там собрались и другие монахини, у которых в тот момент не было уроков. Они стали рассказывать мне, как сильно Господь хочет, чтобы я сама принимала решения, что Он благословил меня, вернув мне моё будущее, отметил меня как праведницу.
Меня трясло. Я ждала этого дня всю мою жизнь — по крайней мере, сколько себя помню — и вот на тебе. Ничего. Никакого будущего. Никаких ответов.
Ничего.
Мне хотелось разрыдаться, но не на глазах у отца Бруссарда. Он тем временем перешёл к объяснению смысла моего благословения. Я могу служить Церкви. Любой, не получивший письма, получает возможность бесплатного обучения в целом ряде колледжей и университетов — католических, разумеется, некоторые из них весьма известны. А если я захочу стать монахиней, заверил он, Церковь, разумеется, меня примет.
— Я хочу играть в баскетбол, святой отец, — сказал я.
Он кивнул.
— Ты сможешь играть за команду любого из этих заведений.
— В профессиональный баскетбол, — уточнила я.
Он взглянул на меня так, словно узрел отродье Сатаны.
— Но, дитя моё, — в его голосе послышалось едва заметное нетерпение, — ты получила знак от Господа. Он благословил тебя. Он хочет, чтобы ты служила Ему.
— Я так не думаю, — сказала я, едва сдерживая слёзы. — По-моему, вы ошибаетесь.
И я бросилась вон из его кабинета и убежала домой.
Мама заставила меня вернуться в школу на последние четыре учебных дня. Заставила получить аттестат. Она сказала, что если я этого не сделаю, то потом буду жалеть.
Это последнее, что я помню из того лета. Я оплакивала утрату жизненных ориентиров, беспокоилась о том, что могу сделать неправильный выбор, и всерьёз раздумывала о поступлении в католический колледж. Маме удалось растормошить меня достаточно для того, чтобы я определилась до окончания приёма документов. И я определилась.
Университет Невады в Лас-Вегасе, настолько далеко от католической церкви, насколько вообще возможно.
Я получила серьёзную травму колена в первой же игре. Наказание Господне, сказал отец Бруссард, когда я приехала домой на День Благодарения.
Да простит меня Бог, но я на самом деле ему поверила.
Но переводиться не стала, хотя и Иова из себя строить не стала тоже. Я не спорила с Богом и не проклинала его. Я просто оставила Его, как Он, по моему мнению, оставил меня.
Тридцать два года спустя я вглядываюсь в лица. Багровеющие. Искажённые ужасом. Заливаемые слезами.
Но некоторые из них просто пусты, словно находятся в глубочайшем шоке.
Такими занимаюсь я.
Я собираю их вокруг себя, даже не спросив, что они нашли в своей папке. Я не ошиблась ни разу, даже в прошлом году, когда не отвела в сторону ни единого человека.
В прошлом году письма получили все. Такое случается примерно раз в пять лет. Каждый ученик получил своё Красное Письмо, и моё вмешательство никому не потребовалось.
В этом году у меня трое. Это далеко не рекорд. Рекорд — тридцать, и причина выяснилась уже через пять лет. Дурацкая маленькая война в дурацкой маленькой стране, о которой многие и не слышали. Двадцать девять моих учеников погибли в течение десяти лет. Двадцать девять.
Тридцатая была как я — без малейшего понятия о том, что помешало её будущему «я» написать письмо себе-прошлой.
Я думаю об этом. Я всегда думаю об этом в День Красного Письма.
По складу характера я отношусь к тем, кто скорее написал бы письмо. Я всегда была такой. Я верю в общение, даже такое ограниченное и одностороннее. Я знаю, как важно для человека открыть папку и найти в ней ярко-красный конверт.
Я бы не оставила себя-прошлую блуждать в потёмках.