Не скажу, чтобы это объяснение Гандлевского было неубедительно (хотя определённая йота неубедительности в нём всё же присутствует: слишком уж по логике и интонационному строю тирада напоминает хрестоматийное "зелен виноград" басеннной лисы; кстати, Кенжеев печатался в советской "Юности", что Гандлевский признаёт, утверждая, что у него это получалось обаятельно и непротивно). Однако напрашивается вопрос: кто учредил "устав монастыря". Ведь уставы (в том числе, монастырские, сами собой не возникают)…
В социокультурной ситуации советской литературы семидесятых годов была очень важна фигура идеолога литературной группы. Зачастую то, по какому ведомству проходили определённые авторы — по ведомству "советской литературы" или "антисоветской литературы", — зависело лишь от того, к какому идеологу они попадали — к советскому или к антисоветскому. По моему мнению, Юрий Кузнецов, например, был поэтом на много порядков более антисоветским, нежели тот же Гандлевский; "мифо-модернизм" Кузнецова был неимоверно опасен для марксистской идеологии, а "критический сентиментализм" Гандлевского — вполне вписывался в нормативную эстетику советского искусства семидесятых годов. Однако Юрий Кузнецов активно публиковался в советских изданиях и всемерно обсуждался в них — потому что его идеологом был Вадим Кожинов, певец эволюционного хода развития русской культуры, глашатай вписывания традиционных национальных ценностей в советскую парадигму (и ползучего вытеснения советской парадигмы этими ценностями изнутри).
Но в те времена были и иные идеологи. Из непримиримых.
К одному из таких надо присмотреться поближе. Потому что иначе понять смысл группы "Московское время" невозможно.
ТОЧКА КРИСТАЛЛИЗАЦИИ: СОПРОТИВЛЯЮЩИЙСЯ
Александр Сопровский родился в Москве в 1953 году в семье профессиональных шахматистов. В детстве он проявлял большие способности к шахматам, однако родители отговорили его от того, чтобы он посвятил жизнь шахматам; они сочли это чересчур шатким, несерьёзным, "богемным" занятием. В 1970 году Сопровский поступил на заочное отделение филологического факультета Московского государственного университета. В общей сложности он проучится на разных отделениях и факультетах МГУ (с перерывами) — двенадцать лет (воистину, вечный студент) — и недоучится-таки до аттестата: в 1982 году после публикаций за рубежом (в "Континенте" и "Вестнике РСХД") его отчислят с последнего курса дневного отделения исторического факультета. Сопровский опробовал едва ли не все "профессии человека советского андеграунда": был церковным сторожем, бойлерщиком, рабочим в экспедициях, занимался репетиторством и стихотворными переводами. В 1983 году он получил два прокурорских предупреждения — за антисоветскую агитацию и за тунеядство.
Сопровский был поразительной личностью: он совместил в себе логико-математический склад сознания и яростную, огненную эмоциональность, несгибаемую волю и равнодушие к проблемам быта, тягу к научным штудиям и неутолимую страсть к странствиям и разгулам, несомненные организаторские способности и удивительную скромность, порою доходящий до странностей педантизм и мешковатую неряшливость, стратегический ум и легендарную забывчивость, блестящее остроумие и неприятие иронии как образа мысли. Может показаться, что глубочайшие философские исследования Сопровского и его же лихие письма к друзьям написаны двумя — даже не разными — а во всём противоположными людьми. За короткую жизнь Сопровский успел осуществить очень многое, и вдвойне потрясает, что Сопровского — в то же время — хватило на все его кочевья и питейные приключения.
"Он терпеть не мог демократического смешения стилей, был мастером поведения…
Цельность Александра Сопровского состояла в том, что будучи человеком по-подростковому непосредственным и азартным — играл ли он в шахматы или конспектировал учёную книгу — он постоянно держал в уме очень жёсткую шкалу мировоззренческих оценок…
Чуть ли не средневековая регламентированность поведения причиняла ему, по его же признанию, много неудобств. Но ничего сделать с собой он не мог". (Сергей Гандлевский. "Чужой по языку и с виду…")
По-видимому, эта "средневековая регламентированность поведения" позволяла Сопровскому успешно самоосуществляться в различных жизненных программах поведения, работавших параллельно друг другу. Одна программа не отвлекала Сопровского от другой; поскольку Сопровский никогда ни на что не отвлекался, он всегда выкладывался до конца — в поэзии, в науке, в дружеском общении или в загуле.
Необходимо сделать важную оговорку.
Я назвал Александра Сопровского идеологом. Это определение может сбить читателя с толку: Сопровский менее всего был похож на "идеологического работника", он ни в коей мере не относился к своему кругу как к "пастве" (даже намёк на подобный подход возмутил бы до глубины души не только друзей Сопровского, но и самого Сопровского, превыше всего ставившего личную свободу). Группа "Московское время" и позиционировала себя, и воспринималась как вдохновенная компания "гуляк праздных". Сопровский выделялся на фоне этой компании лишь казавшимся немного забавным вкусом к теоретизированию, не более того.