Он делал ставку на дерзкие диверсионные рейды, на проливаемую солдатами кровь, что неминуемо однажды вызовет недовольство россиян.
Но все пошло кувырком. Не так, как он рассчитывал. Федералы на удивление быстро оправились от контрудара по Аргуну, Шали и Гудермесу, хотя журналисты и успели поднять истерию по поводу катастрофического перелома в ходе войны; еще раньше, без боя, сдались Гудермес и Шали, а Урус-мартан вместе с регулярными войсками брали ополченцы Гантамирова. Пал Грозный, пал раньше установленного им — президентом — срока! И он, потеряв лучших командиров, вынужден был бежать в горы.
С падением Шатоя он решил перебраться в Грузию, оттуда в Азербайджан, и через Турцию, уйти в Саудовскую Аравию. Там он создаст Правительство в изгнании, через международные исламские фонды соберет деньги на дальнейшую борьбу. И найдутся люди, готовые воевать за идею о едином исламском мире. Или за деньги, где угодно и сколько угодно.
С помощью тех же организаций начнет против России информационную войну, люди уже сейчас над этим работают, и апрельский позор России в ПАСЕ лишь первая ласточка. Иногда слово бьет сильнее мощной бомбы…
А в самой Чечне, пусть и занятой войсками, будут орудовать наемники, и Россия еще подавится цинковыми гробами.
… Но теперь им овладела апатия к происходящему. Народ не поддержал рушившийся режим. Три года независимости никого не подняли из нищеты. Ни работы, ни пенсий, ни элементарного права на достойную жизнь он дать не сумел. Людям не нравились и ваххабиты, их нравы и средневековые устои. От войн устали и хотели лишь малого: жить спокойно, ничего не боясь, с верой в будущее, в будущее своих детей…
Зажатый в тисках федеральных войск на горной базе, он вдруг понял — от судьбы не уйдешь, и умереть здесь предначертано ему свыше. Порой смерть приходит ко времени, только ей по силам поднять из грязи втоптанное имя, чтобы однажды оно, как и имя Джохара стало знаменем сопротивления. За такое и умереть не страшно.
А земли другой для него нет, и уже никогда не будет.
Тишина обрушилась внезапно, тревожная и звенящая.
Он вышел из тяжкого оцепенения, машинально огладил ладонью седую бороду. Безразлично подумалось: «Затишье… Надолго ли?…»
Совсем близко, захлебываясь, застрочил пулемет, и тишины не стало, как и не было вовсе.
Стальная дверь бункера отворилась, издав отвратительный ржавый скрежет, и по ступеням скатился командир гвардейцев Магомет Акаев. Черная вязаная шапочка плотно облегала его круглую голову; густая, сплетшаяся колечками, борода скрадывала горбоносое лицо. Глубоко посаженные, воспаленные от усталости глаза смотрели воинственно и упрямо.
Пятнистый разгрузочный жилет, одетый поверх кожаной куртки, забит автоматными рожками, из кармашков матово поблескивали запальные скобы ручных гранат. Автомат оттягивал его левую руку, и от закопченного дула, казалось, еще исходило тепло и чесночный дух горелого пороха.
— Надо решать, Аслан, — не мигая, смотрел он в осунувшееся лицо президента, на котором плясали отблески горящего фитиля. — Еще день таких боев, и воевать будет некому. Семерых вчера потеряли… Некому оборону держать. Уходить пора… Пока не поздно.
— Уходить?! — переспросил Масхадов тягуче, с болью в голосе. — Куда?
Магомет, всегда понимающий с полуслова, на сей раз не проникся глубиной его размышлений.
— Опускается туман, — он заговорил торопливо, точно из опаски, что его прервут. — Ребята днем нащупали слабину в позициях русских. Если ударить разом, прорвемся.
Закончив с уверенностью, он выждал паузу и добавил:
— Русские думают, что с нами все кончено, не ждут… Нельзя упускать такой шанс.
Масхадов молчал, словно раздумывая и взвешивая за и против, потом произнес:
— Не хочешь стать шакидом?.. Ты же клялся на Коране жизнь положить во имя Аллаха. Время настало. Возьми автомат, иди в окоп и встреть смерть, как подобает мужчине!
Магомет покривился, обветренные потрескавшиеся губы обнажили черноту прокуренных зубов.
— Я смерти не боюсь, и ты, Аслан, это знаешь. Но сдохнуть много проще, чем остаться в живых и продолжать борьбу. Что нужнее Всевышнему: наши души или уничтожение неверных?
— Не всегда смерть бессмысленна, — сказал медленно, чеканя каждое слово, Масхадов. — И с каких пор ты стал пререкаться? Я приказал стоять до конца! Выполняй! Или я уже не Верховный главнокомандующий?
Магомет не ответил, но по заросшим смоляной растительностью скулам заходили желваки.
— Иди… Хотя нет, постой. Приведи наемников. Только давай славян, а не арабов. И живее, у меня мало времени.
Семен Журавлев сидел на корточках в склепе дота, жадно затягивался сигаретой и морщился от лезшего в глаза дыма. Разрывая упаковочную бумагу, он неторопливо загонял патроны в автоматный магазин.
Автомат с оптическим прицелом лежал, прислоненный к вскрытому цинку, и до горячего ствола невозможно было притронуться.
Минуты две как закончилась ожесточенная перестрелка, и он высадил по подбиравшимся вплотную солдатам весь боекомплект.
У соседней амбразуры, облокотившись на пулемет, перекуривал украинец Олесь Приходько. Желтеющая патронами лента, касаясь его колена, свисала до бетонного пола. Такая же, расстрелянная, валялась в углу.
В бою — Журавлев это видел своими глазами — Олесь снял четверых федералов, лезших с гранатами напропалую. Разом перечеркнул сочной очередью и оставил лежать на влажной апрельской земле. Их товарищи, ждавшие подвига позади, приуныли и не рискнули пойти на разящий кинжальный огонь.
Молодой офицер, судя по возрасту чином не старше лейтенанта, порывался поднять их, что-то кричал и размахивал пистолетом.
Журавлев выждал, пока он откроется, высунувшись из-за сосны, поймал в перекрестие голову, обвязанную косынкой, и без сожаления спустил курок.
Офицер взмахнул руками, точно пытаясь сохранить равновесие, и скатился по склону.
Солдаты, потеряв командира, окончательно растерялись и стали отползать назад…
…И, как подарок им — сдержавшим еще одну атаку — долгожданное затишье, пусть и не столь продолжительное, как хотелось бы. Пройдет немного времени и, в отместку, по доту обрушит огонь артиллерия.
Семен со щелчком загнал магазин в автомат, передернул затвор и расслабленно закрыл глаза.
Стреляя в русских пацанов, он не испытывал ни ненависти, ни угрызений совести. Он профессионал, и давно научился управлять своими эмоциями. А эмоции в его деле только помеха.
Наемниками не рождаются, и он рос, предпочитая в детстве спокойные игры игре в войну, не любил драться, не проводил свободное время в спортивных или стрелковых секциях. Трудно представить, но когда-то он был тихим, забитым парнишкой, которым часто понукали старшие или более сильные.
Издевки Семен терпел класса до девятого, потом взял себя в руки и стал ходить в оборудованную в подвале качалку. Шварценеггеровских бицепсов он не нарастил, но фигура стала литой, от узкой талии конусом уходила широкая спина, на которой, при движениях, играли мускулы; руки налились силой, и на призывной комиссии доктор, с удовольствием осмотрев ладного парня, поставил в личном деле пометку, с которой он угодил в воздушно-десантные войска.
В Афганистане шла война. После двух месяцев учебки молодых сержантов бортом перебросили в раскаленный от безжалостного солнца Кандагар.
Командир роты, получая пополнение, незадолго до этого потеряв в стычке с моджахедами треть разведвзвода, доукомплектовал его новичками…
Стояла невыносимая жара. Пот градом бежал с Семена, когда в бронежилетах и касках, с автоматом на груди и вещмешком за спиной, взводный гонял их по окрестным сопкам, после забегов уводил на полковое стрельбище, а оттуда прямиком в спортзал, заставляя сходиться в спарринге в жестокий прямой контакт.
Тело ныло, как один гигантский синяк, на разбитых губах постоянный привкус меди. В голове шумело от пропущенных ударов, но падать было нельзя. Паденье равносильно поражению, а проигравшему светил вечерний десятикилометровый кросс по периметру военного городка и новый поединок, на этот раз с самим взводным, лейтенантом Свиридовым, жилистым, поджарым парнем, к тому же кандидатом в мастера спорта по боксу. Драться с ним — все равно, что с роботом, равнодушным к собственной и чужой боли.