И последний табак, самого низкого уровня, неведомо из чего накрошенный (в него пускали что угодно, в цигарку могли насыпать даже сырого пороха, и тогда курильщик являл собою зрелище, способное вызвать у какой-нибудь нервной дамочки обморок), питерцы называли его "Вырви глаз".
Это была уже самая настоящая отрава, но и эту отраву курили, потому что другого курева не было.
Мать обрадовалась тому, что сумела купить в госпитале "берклен" — лучший древесно-листовой табак блокадного Ленинграда, — здесь, прямо в палате, была устроена продажа курева для врачей и носильщиков-санитаров.
Деньги в Ленинграде ничего не значили и в ходу не были, на Андреевском рынке, где приходилось бывать и Вольту и его матери, царствовал натуральный обмен. На обычную буханку хлеба, которую выпекали в Ленинграде из ржаной муки с добавлением чего-то не очень съедобного, можно было выменять много всякой всячины: и соболий воротник из дворянского гардероба, и пару роскошных английских штиблет со спиртовой подошвой, и отрез на брюки из чистой бельгийской шерсти, очень тонкой и совсем не мнущейся, имеющей благородный серый или синий цвет.
Много стоили и высоко ценились картошка и лук в головках, морковка, корни хрена — все это можно было достать на рынке, основательно распотрошив свой гардероб.
В тот же день мать отправила посылку с "беркленом" на Невский пятачок отцу и заранее улыбалась, часто помаргивая повлажневшими глазами, представляя, как тот будет рад… Невероятно ведь будет рад.
На Андреевском рынке всегда толпился народ, в любую погоду, при любой обстановке, в любое время, за исключением комендантского часа, достать там можно было что угодно, хоть целехонький трофейный бронетранспортер, труднее было назвать вещь, которую нельзя достать… Тамошние торговые ряды были очень богатыми.
Продавали там и свежую выпечку, и кулебяки с мясом, и пироги с различной начинкой — от черничного варенья до осетровой вязиги — все там было, в общем.
Как-то Вольт с Петькой появились на Андреевском рынке, увидели старушку, торгующую свежими пирожками… Аромат от пирожков распространялся по всему рынку. Старушка была шустрая, покрикивала звонко, горласто, хвалила свой товар.
Вольт поправил на голове шапку, потрогал пальцами красную звездочку, пришпиленную к ней, — не потерялась ли? Звездочка, подаренная отцом, находилась на месте.
Минут через пять около бабки остановился милицейский патруль с автоматами, лица у патрульных были усталые, бледные, глаза ввалились, — наводить, а точнее, поддерживать порядок в блокадном городе было непросто, в усеченной питерской милиции (основная часть защищала город, находилась в окопах) было немало раненых и погибших.
— Бабуля, документы у тебя с собою? — спросил старушку начальник патруля, пожилой лейтенант с короткими, неровно подстриженными усами.
— А как же, дорогой милок, конечно же с собою, без документов нам никак нельзя, — старушка запустила руку под борт жеребкового полупальто, достала из кармана паспорт.
Лейтенант взял паспорт, развернул его, пробежался напряженным взглядом по двум головным страничкам, выпрямился, окидывая взглядом весь рынок — нет ли где какого-нибудь шума, не затевается ли что-либо?
Шума не было. Народ на базаре вел себя тихо, с пониманием — рядом находится фронт, на всякий шум фрицы могут прислать десяток снарядов, а это штука такая: ноги вместе с головой и куском живота могут улететь в облака.
— Пирожки с чем? — спросил лейтенант скучным, каким-то сомневающимся голосом.
— Как с чем? С мясом. Дух-то вон, чуешь, какой? — старушка горделиво выпрямилась. — Прошибает насквозь.
— Вот именно — насквозь, — в голосе лейтенанта заскрипели недовольные нотки. — Какого зверя мясо-то?
— Как какого? Лесного. У нас кабаны водятся. В город забегают.
— А война их разве не распугала?
— Никак нет, товарищ начальник, — старушка протянула ему таз, нагруженный вкусно пахнущими пирожками. — Угощайся, служивый, для тебя ничего не жалко.
— Кабаны, говоришь?
— Да, кабаны. И лоси к нам приходят… Не боятся. Я так полагаю — от фашистов спасаются.
— Спасаются?
— А как же? От фашистов спасается все живое… Все, что имеет ноги.
— И руки, наверное?
— Руки имеют только обезьяны, товарищ начальник, — на полном серьезе ответила старушка, пошевелила губами.
— Мы вынуждены задержать вас, гражданка!