— С какой такой стати? Я ничего не нарушала.
— Естественно, ничего, — лейтенант помолчал, испытующе посмотрел на старушку и добавил: — Но проверку провести мы обязаны. Так положено, это общее правило для всех жителей города.
— Так у меня товар пропадет, товарищ полковник, — старушка приподняла таз с пирожками. — Кто мне его оплатит? Тургенев?
— Вполне возможно, что и Иван Сергеевич Тургенев, — спокойно проговорил лейтенант, — тем более что он был человеком очень богатым.
— А может, я вам дам штук десять пирожков — на всю милицию, и мы разойдемся? А? — брови на лице старушки сошлись в одну озабоченную линию — сплошную, без просветов. — Я дам вам денег, и мы квиты?
Лицо лейтенанта стало хмурым и жестким, он отрицательно покачал головой:
— Квиты будем только после проверки.
Старушка затеяла игру, заранее проигранную, — деньги в Ленинграде по-прежнему ничего не значили, на них даже свежего воздуха нельзя было купить, не говоря уже о вещах материальных.
— М-да, — удрученно вздохнула старушка, — вы хоть и русские люди, но не православные.
— Забирай таз, — не обращая внимания на речи старушки, велел лейтенант одному из напарников, — пошли проверять, с мясом какого кабана испечены пирожки?
На этот раз старушка закрякала, как подбитая на охоте утка, замотала головой протестующе, лейтенант ухватил ее за локоть и потянул за собой.
Люди, находившиеся среди рядов, на задержание старушки даже не обратили внимания, словно бы этого прискорбного факта не было вовсе, лишь снег громко захрустел под ногами патруля… Вскоре хруст стих. Вольт ошеломленно огляделся — равнодушие рынка поразило его, как он потом выразился, рассказывая об этой истории матери, "от макушки до пяток".
Но еще больше он был поражен, когда узнал о том, что произошло со старушкой дальше, о самом финале.
Когда милиционеры прибыли к ней домой, то обнаружили на кухне таз с заготовками для будущей стряпни. В тазу отмокали куски мяса, погруженные в соляной, с добавлением уксуса раствор. Когда этот таз показали военному эксперту — старенькому профессору с петлицами полковника медицинской службы, он определил сразу, без всяких исследований и экспертиз:
— Это — мясо человека.
Милицейские сотрудники, обследовавшие квартиру старушки, переглянулись, поугрюмели лицами: докатились дорогие земляки, ничего не скажешь… Сами людоедами стали и других в эту повозку тянут.
Через два дня старуху расстреляли, о чем сообщили всем торговцам, привыкшим появляться на Андреевском рынке со своими лотками. Через них эта новость дошла до всех, кто посещал этот рынок, даже до обычных полоротых зевак, забегавших в торговые ряды, чтоб поглазеть на народ, себя показать, а заодно увидеть и городских воробьев, в пору блокады потерявших свою обычную говорливость…
Весну питерцы ожидали с надеждой, сопровождаемой слезами: слишком тяжело стало переносить голод, холод, болезни; трупов, которые обессилевшие родственники выносили на улицы и складывали в штабели, сделалось много больше, чем было раньше, дверь одной больницы как-то подперли такой горой мертвых тел, что врачи не сумели открыть ее. Пришлось выставлять окно и двум санитарам выбираться через него на улицу, чтобы сдвинуть тела в сторону и распечатать вход.
В один из весенних дней Вольт вместе с Петькой по жактовской разнарядке пошел чистить невскую мостовую, заваленную сугробами, вознесшимися под самые крыши домов. Сугробы уже начали подтекать, — днем проявлялось активное солнышко, украшало верхушки снежных гор сусличьими норами, хотя грело оно недолго, в четыре часа дня уже начинал припекать мороз — поперву незначительный, но потом он крепчал, набирал силу и игриво щипал людей за щеки и уши. Хотя какая игривость может быть у сурового старого злыдня?
Снег сбрасывали лопатами на невский лед, а вот внизу, в донье сугробов без лома обойтись уже было нельзя. Здесь начались трудности.
В одиночку Вольт еще мог поднять лом — точнее, приподнять, — а вот поднять по-настоящему и ударить по прочной наледи уже не мог. Из глаз летели искры, дыхание рвалось, сердце щемило. Петька пробовал ему помогать, но из этого также ничего путного не выходило.
В конце концов лом бросили и уселись рядом с ним на лед. Дышали тяжело — как две старые худые рыбы, выброшенные из воды на берег.
Около них остановился блеклый, уже изношенный блокадой и жизнью горожанин с рыжими от курева усами и бледным морщинистым лицом, — похоже, старший по очистке набережной от снега.
— Чего, ребята, силенок не хватает? — старший стянул с руки варежку и стер с глаз мелкие колючие слезы. — Сейчас я вам пару таких же, как вы, пацанов подкину в помощь. Дерзайте! Вместе веселее будет.