Нягул и Найден растерянно переглядывались, некоторое время кричали для вида, щелкали плетьми в воздухе, но в конце концов развели руками и беспомощно обратили взгляды к царю: что, мол, можем мы поделать против тысяч, о царь, когда трое не устрашаются ни криков, ни плетей! Даже кони начали испуганно фыркать и рыть передними копытами землю. Иоанн-Александр, побагровев, обменялся несколькими словами с гостем и двумя-тремя боярами, ехавшими позади, потом вдруг направил своего огромного жеребца прямо к живой преграде. Подъехав, он поднял руку, требуя тишины, так как толпа волновалась: ропот, отрывистые слова, выкрики, восклицания наполняли воздух; при этом каждый лез вперед и толкался, стараясь получше все увидеть и услышать.
— Люди, чего вам надо? Чего ради явились вы на Боярский холм и не даете проехать царю и его любезному высокому гостю киру Мануилу Тарханиоту, послу императора Иоанна Кантакузена? — твердо, отчетливо произнес царь Иоанн-Александр, наклоняясь то вправо, то влево, в зависимости от движения коня, все время перебиравшего ногами.
Обращение царя словно развязало языки лежащих, доведя волнение толпы до крайнего предела. В передних рядах послышались возгласы:
— Да здравствует царь!
— Да здравствует Иоанн-Александр многие лета!
— Да здравствуют дети его!
— Да здравствует царевич Шишман!
— Да здравствует Кантакузен!
— Да здравствуют христиане! Да поможет им бог!
— Хорошо, хорошо! —■ примирительно промолвил царь, когда крики утихли; при этом выражение его лица все более смягчалось. — Говорите теперь, в чем дело? Чего вам нужно?
Только тут из среды лежащих поднялись первые трое — те, что испугали лошадку Иоанна-Шишмана. Поднялись и встали, не подымая головы и не глядя в глаза царю. За ними начали подниматься и остальные.
— Выслушай, царь! — раздался сильный, взволнованный голос из первых рядов. — Мы пришли к тебе не прав себе просить и милостей твоих добиваться. Нас тысячи, царь, безвестных и безвластных, а ты один над нами от бога поставлен. По всей поднебесной только бог над тобой владыка, и око твое все видит с высоты. О царь! Пришло время нам, тысячам, сказать тебе: погляди на юг, направь туда свое зоркое око, преклони ухо- в ту сторону, чтоб увидеть и услышать то, что видим и слышим мы. Если же нет, тогда скажи нам, царь, словами пророка Иеремии: «Садитесь на коней, и мчитесь, колесницы, и выступайте, сильные, вооруженные щитом и держащие луки и натягивающие их; ибо день сей у господа бога Саваофа есть день отмщения...» Укрепи десницу свою, самодержец, против детей Агари, пока не поздно, да не сбудутся другие слова Иеремиевы: «И придет и покорит землю Египетскую: кто обречен на смерть, тот предан будет смерти; и кто — в плен, пойдет в плен; и кто под меч — под меч»... Не гневайся, о царь! Моими устами говорят тысячи. Мы ближе к земле, чем ты, лучше слышим и видим, что на ней делается. Слушай! Силен сын Агари, но одинок; христиане слабы, но многочисленны. Оттого слабы, о царь, что нет между ними согласия! Покажи пример, Иоанн-Александр, подай руку дружбы. Ежели Кантакузен против сына Агари, подкрепи десницу его, чтоб оставить Великий брод в христианских руках, отогнать антихриста от господней земли, поразить и расточить силы агарянские. Аминь!
Это было произнесено с таким пылом, что некоторое время никто не мог промолвить ни слова; все стояли, словно завороженные. Иоанн-Александр сидел неподвижно в седле и только при упоминании имени Кантакузена наклонился к гостю и что-то ему шепнул. Мануил Тар-ханиот, видимо, обрадовался и если до этого глядел вокруг с высокомерным любопытством, то теперь стал смотреть и слушать внимательно. А юный Иоанн-Шишман с счастливым, раскрасневшимся лицом смотрел т° на говорящего, то на отца; ему хотелось спрыгнуть с лошади и обнять того и другого. В конце концов он не выдержи. Набожно перекрестившись, с полными слез и восторга глазами, громко сказал:
— Аминь, аминь!
Когда же прошло первое оцепенение и вновь послышались крики толпы, на этот раз смешавшиеся с кликами и приветствиями остановившихся позади царя бояр, сам закричал, обернувшись к отцу, и принялся махать своей белой рукой. Тогда Иоанн-Александр второй раз жестом потребовал молчания.
— Спасибо, спасибо, добрые люди. Дай бог, чтоб ваши пожелания исполнились! — снова громко заговорил он, произнося каждое слово четко-, раздельно, словно- просеивая его сквозь мелкое сито. — Мы дали наше царское слово любезному гостю нашему киру Мануилу, — тут он опять повернулся к гостю, слегка наклонив голову, — что поможем всем, чем только- располагаем, пресветлому и премудрому соседу нашему императору Иоанну Кантакузену, как помогали и прежде в подобных случаях.
— Нет, царь! — еще громче и взволнованней прозвучал прежний голое, с какой-то дерзостью и властностью подымаясь на спор с царем. — Не как прежде и в подобных случаях! Помоги Кантакузену — как самому себе, своим собственным детям, внукам и правнукам! Не скупись, пока еще есть время. Отвори широко двери своей сокровищницы, царь, и да не оскудевает рука твоя. Ибо горе тебе, если сын Агари одолеет. И тебе, Тырново-Царь-град! Сотрет тебя сын Агари с лица земли, и будут говорить о тебе, как сказано в писании: «Горе тебе, Вавилон, град крепкий!»
Оттого ли, что в словах этих заключалось грозное пророчество-, находившее отклик во всех сердцах, или сам голос покорял души своей пылкой искренностью, и на этот раз наступило молчание. Только лицо- царя не предвещало ничего доброго: оно опять побагровело от еле сдерживаемого гнева. Он тоже промолчал, не проронил ни слова, но вдруг крепко натянул поводья и вонзил золотые шпоры в брюхо коня. Тот заплясал на месте; остальные кони гоже загарцевали, зафыркали. Понимая, что на дороге больше делать нечего, народ начал расходиться. Но и тут произошло нечто неожиданное и непредвиденное.
На пыльной дороге, теперь уже пустой, но сохранившей многочисленные отпечатки рук и колен, вдруг появился высокий худой человек в длинной-предлинной одежде с приставшими к ней желтыми листьями, сухими ветками, репьями, колючками и даже паутиной, словно он вышел из бог знает каких лесных трущоб, набравшись по дороге всего, что торчало на пути, ибо так же разукрашены были и его длинные волосы, и борода, и висящие усы. А рядом с ним, по левую сторону, шла точно такая же изнуренная, тощая сука с как будто переломанной спиной, волоча в пыли набухшие соски. так что издали казалось, будто она ползет по земле, высунув острый язык. Человек и животное были так похожи друг на друга и, видимо, чувствовали себя до того одиноко и сиротливо среди окружающих, что их обоих можно было принять за одно существо, с одной тенью. Очевидно, их в самом деле никто не знал, так как все оборачивались и показывали на них пальцами. Пользуясь суматохой, неизвестный быстро подошел к юному Шишману и схватил повод его коня своей костлявой, желтой, как у мертвеца, рукой. Лошадка опять испугалась и резко отдернула голову, даже потянув при этом странника в сторону. Крепко держась правой рукой за повод, странник простер левую над царем, боярами и толпой, снова хлынувшей на дорогу, чтобы посмотреть на это новое чудо. Желтая, как воск, худая рука, воздетая над головами пешеходов, под вспененными мордами коней, указывала на что-то невидимое в небе.
— В великом бдении пребывая. .. в ночи... звезда воссияла на юге... кровь каплями источая... — вдруг зазвучал его голос, какой-то особенный, словно он тоже исходил из тех далеких лесных трущоб и его точно так же облепили тысячи листьев и колючек, мешая грянуть во всю мочь. — Кровь... над головой твоей, сын иудейки ... И послышался голос с неба: «Горе тебе!.. Горе тебе, Шишман!. . Кровь, и погибель, и конец царства своего узришь! . .»
Тут сука, присев на землю и подняв морду к небу, подняла зловещий вой, как над покойником. Но это продолжалось недолго. Нягул и Найден снова подбежали с плетьми, а несколько бояр, вместе с царем, мигом окружили бледного как полотно,. испуганного мальчика. Сука первая перестала выть и с жалобным визгом сжалась у ног хозяина, но воловьи жилы и там не оставили ее в покое. Несколько сильных рук оттащили безумца от Шишмана и — одни добром, другие с помощью побоев -заставили его отойти подальше от дороги. Однако он продолжал того-то проклинать, испуская вопли, похожие на вой.