— А зачем Самуэль пошел тем вечером в часовню?
— Он наблюдал за восстановительными работами и бывал там ежедневно.
— Кто обнаружил труп?
— Посланники, той же ночью. Когда он не явился на винный склад, они забеспокоились. Во время сбора винограда все работают круглые сутки.
— В часовне было что украсть?
— Нет.
— Часовня не находится на территории Обители и принадлежит католикам. Так почему же Посланники финансируют ее реставрацию?
— Они купили ее в начале двадцатого века. В их глазах это святое место. На протяжении нескольких столетий они часто укрывались в ней от преследований.
Ньеман решил попозже проверить это.
— Я не получил отчета о вскрытии.
— Нам его только что прислали.
С этими словами она просунула руку между сиденьями и порылась в ранце, лежавшем сзади. Ньеман еще раз углядел краешек белой чашечки бюстгальтера, белоснежного, как пеленка новорожденного.
Он тотчас погрузился в чтение отчета. Увы, новое разочарование. Никогда еще ему не попадался настолько лаконичный документ. Хотя повреждений там хватало. У Самуэля была разбита грудная клетка, распорота брюшная полость. Сломанные ребра проткнули легкие, грудина вонзилась в миокард, тонкий кишечник и ободочная кишка смешались и выпирали над миокардом, расположенные глубже печень и селезенка разорваны.
Никаких подробностей в документе не было. Ни анализа токсиколога, ни комментария по поводу ран.
— Кто писал эту бумажонку? — спросил он, подняв глаза.
— Патрик Циммерман.
— Похоже, ему не часто случается составлять такие рапорты.
— Наверняка не часто. Он педиатр. У него есть диплом судебно-медицинского эксперта, но ему никогда не приходилось делать вскрытие.
— Это что еще за бред?
— Посланники согласились на вскрытие только при условии, что тело Самуэля останется поблизости от Обители.
— Поблизости?
— Доктор Циммерман работает в диспансере Бразона. Вот там он и обследовал труп. Посланники его знают. Время от времени они вызывают его в Обитель — для осмотра их детей. Ему они доверяют.
Все это казалось Ньеману полным абсурдом, но он догадывался, что Шницлер привлек его к этому расследованию именно для того, чтобы он ускорил дело и положил конец кривотолкам.
И Ньеман решил действовать напрямую:
— Вы как будто говорили, что это секта?
— Я ждала от вас этого вопроса.
Стефани прошептала эту фразу саркастическим тоном.
— Ответьте на него.
— Нет и еще раз нет. Эта община существует более пяти веков.
— Время тут ни при чем.
— Я хочу сказать, что ее можно рассматривать просто как побочную ветвь христианства. Во всяком случае, таково мнение Miviludes, комиссии по делам религий.
Это была межминистерская организация, которая наблюдала за религиозными сектами и организациями во Франции. В ней работали специалисты, прекрасно знавшие свое дело.
— Если сравнить их жизнь с той, что характеризует обычную секту, — добавила Деснос, — то Посланники ни в чем не соответствуют этим критериям.
— Например?
— В секте всегда есть лидер. Здесь, в Обители, его нет. Как нет и погони за деньгами или властью над рядовыми членами. Они живут замкнутой жизнью, мирно и трудолюбиво.
— И никакого прозелитизма?
— Абсолютно никакого. Они обеспечивают себя всем необходимым, изготовляют вино и следуют своим заповедям, не соприкасаясь с внешним миром, вот и все.
Эти слова говорили сами за себя: у Посланников — глубокие, истинные убеждения, у всех остальных — поверхностные интересы и заблуждения.
— Такая жизнь невозможна во Франции в две тысячи двадцатом году, — заключил Ньеман. — Наша страна — правовое государство, и никто не может возвыситься над законами.
Деснос усмехнулась — наверняка ожидала такой сентенции.
— Вы правы. Они делают вид, будто подчиняются французским законам. У них есть официальные фамилии, платежные ведомости. Они платят налоги. Но на самом деле все, что делается внутри кооператива, никогда не выходит наружу. Для этого у них есть свой казначей.
— Вы знаете, как его зовут?
— Якоб.
Ньеман уже собирался задать следующий вопрос, как вдруг заметил на винограднике что-то, привлекшее его внимание.
— Притормозите, пожалуйста.
— Зачем?
— Я сказал: притормозите!
7
Они были там, на винограднике, за работой, в тусклом свете подступавших сумерек, — около сотни мужчин и женщин, склонившихся над лозами; издали это походило на причудливый балет. Все они были одеты в черное, если не считать нескольких светлых пятен — соломенных шляп и рубашек у мужчин, чепцов и воротничков у женщин. В такое время дня это двухцветие выглядело как-то особенно празднично, — казалось, черные части одежды расшиты блестками, а белые — слегка припорошены снежными кристаллами. Однако сезонники, находившиеся слева, хотя и одетые точно так же, все-таки выглядели иначе, чем их соседи. В большинстве своем еще молодые, они отличались самым разнообразным телосложением, цветом и выражением лиц. И еще татуировками — этим величайшим бичом двадцать первого века.