– Пописай на руки, легче будет, – посоветовал чей-то унылый голос.
Я ошарашенно огляделся, но улица по-прежнему была пустынной. Ничего вокруг не изменилось: всё тот же ковровый газон под ногами, те же привилегированные коттеджи, те же палисадники за штакетниками…
У ближайшего коттеджа на штакетнике сидела забытая кем-то кукла из голубой мутно-прозрачной пластмассы. Кукла была похожа на малайского долгопята-привидение: грустная мордочка, громадные янтарные глаза, застывшие в вечном удивлении, длинные суставчатые пальцы, крепко охватившие штакетину. Кукла была сделана мастерски, и если бы не странная голубая полупрозрачная пластмасса, из которой отлили тельце, её можно было принять за живую зверушку.
«Ещё одна…» – индифферентно подумал я и шагнул к кукле, растирая зудящие от крапивы руки.
– Это ты со мной разговаривала? – напрямую спросил я.
Кукла приоткрыла скорбный рот и грустно призналась:
– Я.
Я ничуть не удивился. Устал удивляться. Куклой больше, куклой меньше… И кто у этой куклы чревовещатель, меня не интересовало. Деревня сплошных циркачей и кукловодов. И Наполеонов Бонапартов. Последних, правда, я пока не встретил, но завтра обещали познакомить с пришельцами. И в этом шеф оказался прав, будто предрёк, – не только птеродактили могут быть вещими.
– Ты случайно, не домовик? – на всякий случай поинтересовался я.
– Разве я похожа? – обиделась кукла. Говорила она с натугой, растягивая слова, словно ей было лень. Долгопяты, как и лемуры, и ленивцы, ночные животные, всё делают обстоятельно, неторопливо, и кукла их старательно имитировала.
– Откуда мне знать? – пожал я плечами. – Домовика в глаза не видел.
Кукла подумала, замедленно моргнула.
– Зачем тогда сравниваешь? – протянула она.
– Я не сравниваю, а спрашиваю. А спрашиваю потому, что не видел.
Кукла снова подумала и изрекла:
– Мудрёно что-то…
– Неужели мудрёнее сентенций птеродактиля Ксенофонта? – буркнул я.
– Ксенофонт и Хробак на тебе психологический тест отрабатывали, – грустно вздохнула кукла.
– Ах, вот даже как? – поёжился я. Не ожидал, что обещанные Лией «ягодки» будут именно такими. Или это только «цветочки»?
– Значит, старика с птеродактилем Хробаком зовут? – уточнил я.
– Да.
– А кто он?
– Кто? – бесцветно переспросила кукла.
– Хробак. Леший, что ли?
Кукла подумала.
– Какой ещё леший? Он – Хробак.
Ответ, как всегда, был впечатляющ. С маразматиками в деревне я уже познакомился, теперь, похоже, настала очередь тугодума. Одно другого не лучше.
– Хробак, так Хробак, – согласился я. – А тебя как зовут?
Кукла вновь задумалась.
– Ля-Ля, – наконец горестно произнесла она и продолжила: – Ля-ля-ля, ля-ля, ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля, ля-ля, ля-ля-ля, ля-ля…
Я послушал-послушал, затем, стараясь говорить вежливо, перебил:
– Тебя не заклинило?
– Что значит «заклинило»?
– Запнулась на одном слоге, как заезженная граммофонная пластинка.
Кукла вздохнула, замедленно помигала и обидчиво сказала:
– Я своё имя говорила…
– А покороче можно?
– Как это?
Кукла оказалась не просто тугодумом, а тормозом. Ещё тем тормозом.
– Василия-тракториста знаешь? – начал я издалека.
– Знаю.
– Так вот, сокращённое имя Василия – Вася. Понятно?
Голубое подобие малайского долгопята-привидения горестно покачало головой:
– Я и говорила своё сокращённое имя. Всего сто восемьдесят шесть слогов.
Я икнул. Сказать, что кукла «Ля-ля-ля и так далее» меня сразила, не то слово. Похоже, она выпендривалась, как птеродактиль Ксенофонт.
– Это что – очередной психологический тест? – натянуто поинтересовался я.
– Это моё краткое имя, – скорбно поправила кукла. – В полном титулярном имени восемь тысяч шестнадцать слогов.
Я не стал уточнять, что такое «титулярное имя», и без этого от бубякинских баек голова трещала. Что им, долгопятам, лемурам и ленивцам, часов пять имя произносить, когда время тягучее и медленное? Спросил по-другому:
– Тебя здесь все по полчаса окликают или как-нибудь по-иному зовут?