А потом отец сказал, что если она так расстроена, что все время плачет и ворчит, так, может, она откажется и от билета в театр: он купил на сегодня три билета в Национальный театр — тетушка Чисар обещала подежурить за маму, пока они не вернутся… Сегодня в Национальном театре «Ромео и Джульетта», но Боришке, разумеется, не обязательно идти в театр. Если она считает, что в своем платье-матроске ей неприлично идти, пусть сидит дома и отдаст билет Ютке Микеш — та наверняка с превеликим удовольствием пойдет с ними…
Мать молча переставляла на столе с места на место чайник и чашки; стол был и так небольшим, а тут еще цветы заняли место. Но вдруг отец взял в руки вазочку с незабудками и отнес ее на буфет — зачем они здесь нужны, раз нет праздника?!
После завтрака Бори помогала матери: мама молча мыла посуду, Бори вытирала. Пришел почтальон и принес красивую поздравительную телеграмму от Цилы. Потом забежала Ютка вручить ей от всего звена шоколад. Мать хотела угостить Ютку тортом, но та отказалась, сказав, что у нее еще дел по горло, и умчалась: Ютка вечно находит себе какие-то дела, даже по воскресеньям. Мать по-прежнему отмалчивалась, отец крутил радиоприемник.
И только во время уборки мать заговорила.
Как обычно по воскресеньям, Боришка и на этот раз вытирала с мебели пыль, а затем вытряхивала пыльную тряпку за окном — на голову прохожим. Вдруг она увидела, что из подъезда вышла Сильвия. Боришка, похолодев, отдернула руку: чего доброго, на модную прическу Сильвии попадет с ее тряпки пыль, пух, мелкий мусор. Тут мать отняла у нее тряпку и наконец нарушила молчание.
— Потрудись вытрясать тряпки во дворе, а не за окном, на улицу, — отчитывала Боришку мать. — Можно подумать, что тебе и впрямь только пять лет! Сколько раз тебе можно повторять? Неужто трудно понять, как положено делать!
Мать разгневанно захлопнула окно. «Все на меня ополчились! — подумала Боришка. — Ну и пусть! Я тоже не собираюсь ни перед кем заискивать».
— Боришка, — продолжала мать уже спокойнее, — Боришка! Доченька, пойми же ты наконец: человек становится взрослым не потому, что ему минуло столько-то и столько-то лет. Ты думала: вот исполнится тебе четырнадцать, и сразу все пойдет по-иному… А по-иному ничего не будет. Как была ты ребенком, так им и осталась.
— «Неправда! — думала Бори. — Ничего-то ты не знаешь, какие у меня теперь мысли и сокровенные мечты! Совсем взрослые».
А мать словно отгадала, о чем она подумала. Она вообще обладала способностью угадывать чужие мысли.
— Желания, мечты… — сказала она. — Это все ерунда! Человек взрослеет не потому, что у него как-то вдруг изменились его сокровенные мечты. Мне трудно тебе объяснить… Словом, когда придет время, ты сама это все поймешь. А пока ты еще ребенок. И не вздумай ничего делать со своими косами — они так нравятся твоему отцу…
Помолчав немного, мать снова заговорила, уже о другом:
— Госпожа Шольц как была, так и есть неряхой. Жду не дождусь, когда она наконец съедет с квартиры! Теперь здесь поселится молодой мужчина, инженер. Тот самый, что вчера заходил к нам. Ах, тебя не было — ты в это время бегала к Ауэрам… По всему видно, порядочный молодой человек. Он скоро переедет в наш дом, но жить пока здесь не будет: уезжает на полгода за границу.
— «Очень мне интересно все это слушать о Шольцах и о новом жильце!» — передернула плечами Боришка.
А мать, заново тщательно протирая тряпкой всю мебель, по которой раз уже прошлась Боришка, продолжала:
— Ты думаешь, почему я согласилась у Шольцев убирать, грязь их выводить? О тебе, глупенькая, думала, на тебя же собиралась деньги истратить…
Мама уже давно ушла на кухню, а у Боришки в ушах все еще звучали эти слова, и ей казалось, что она начинает ненавидеть это подаренное ей пальто; всякий раз, надевая его, она неизменно будет видеть перед собой неуютную, затхлую квартиру Шольцев, где приходилось работать ее матери, выгребать грязь.
После этого они уже ни о чем больше не разговаривали, и все воскресенье протекало так же буднично, как любой день недели. Мать готовила обед, а отец читал газету, Боришка бесцельно слонялась из комнаты в кухню и обратно — никто не обращал на нее внимания. И хотя Бори по-прежнему считала, что с ней обошлись несправедливо, она все сильнее стала испытывать какую-то безнадежность, глухую тоску, а порою даже чувство собственной вины: ей казалось, что и она в чем-то была неправа…