Но ничего не происходило. Не раздалось ни выстрела с крыши, ни взрыва бомбы. Полицейские уже начали коситься друг на друга, проверяя наличие у своих коллег необходимого значка, выданного только сегодня утром, чтобы Шакал не мог подделать его и переодеться стражем порядка. Одного сотрудника CRS, потерявшего свой значок, сразу же арестовали, разоружили и запихнули в полицейский фургон. Только к вечеру, после того, как 20 сослуживцев подтвердили его личность, несчастный был освобожден.
В Монвалерьен атмосфера накалилась до предела. Но даже если Президент и замечал это, то не подавал вида. По мнению сотрудников безопасности, в этом рабочем пригороде лишь внутри самого мемориала Президент мог быть в относительной безопасности. На узких же улочках, ведущих к тюрьме, машина Президента, вынужденная сбрасывать скорость на поворотах, вполне могла подвергнуться нападению убийцы.
Но Шакал в это время находился совсем в другом месте.
Пьер Вальреми был сыт по горло. Он задыхался от жары, мокрая от пота форменная рубашка прилипла к телу, ремень автоматического карабина тер плечо. Мучала нестерпимая жажда. Было время ленча, но Пьер знал, что сегодня ему не придется поесть до самого вечера. Он уже начал жалеть, что вообще пошел служить в CRS.
Когда в Руане он был уволен с фабрики по сокращению штата, служащий биржи труда указал ему на плакат, с которого улыбался веселый, бравый парень в форме сотрудника CRS, сообщая всему миру о том, что у него интересная жизнь и перспективная работа. Новая с иголочки форма сидела на солдате как влитая. И Вальреми принял решение.
Но бравый парень с плаката не мог рассказать ему ни о жизни в казармах, похожих на тюремные казематы, ни об изнурительной муштре, ни о ночных марш-бросках, ни о томительном уличном патрулировании на пронизывающем холоде или палящем зное. Пьер ожидал от своей службы Великого Случая, но ничего не происходило. Документы у проверяемых всегда были в полном порядке, род занятий - мирный и безобидный, а кроме нескольких выпивших водителей, преступников больше не попадалось.
И вот Париж. Впервые в своей жизни он оказался в столице. Пьер представлял себе сверкающие огни огромного города. Но перед его глазами снова мелькало лишь лицо сержанта Барбини, командира взвода. И снова повторилось то же самое.
- Видишь это ограждение, Вальреми? Стой здесь, наблюдай. Следи, чтобы его не сдвинули, и не пускай никого без специального пропуска. Вопросы есть?
Да уж, ответственное задание, нечего сказать. В этот День Освобождения парижское начальство просто с ума посходило. Вызвали несколько тысяч полицейских со всей страны для оказания помощи столичным воякам. Вчера вечером, когда их разместили по казармам, вместе с ним ночевали парни еще из десяти городов. Ходят слухи, что кто-то кого-то ловит. Но все это слухи, одни только слухи. Все равно не произойдет ничего интересного.
Вальреми обернулся и посмотрел на улицу Рю де Рене. Заграждение, которое он охранял, перекрывало дорогу поперек от одного здания до другого в 250 метрах от Площади 18 июня. В сотне метров за площадью виднелся фасад железнодорожного вокзала, перед которым должна была проходить праздничная церемония. Он мог разглядеть людей, размёчающих места, где должны будут стоять ветераны, официальные лица и отряды республиканской гвардии. Еще целых три часа. Боже, кажется, это пекло никогда не кончится!
За линией заграждения начали собираться первые зрители. "У них просто фантастическое терпение, - подумал про себя Вальреми. - Подумать только, три часа париться на такой жаре только для того, чтобы с расстояния трехсот метров увидеть толпу людей и знать, что где-то в середине этой массы стоит де Голль". Но народ всегда собирался, когда должен был выступать Большой Шарль.
У барьера столпилась уже добрая сотня зевак, когда Вальреми заметил старика. Тот ковылял по улице с таким жалким видом, что, казалось, вот-вот упадет. Струйки пота стекали из-под черного берета, длинная шинель свисала ниже колена. На груди блестели и позвякивали медали. Толпа зрителей у барьера смотрела на беднягу с чувством жалости и сострадания.
"Эти престарелые ветераны вечно носятся со своими медалями, как будто это самое главное, что у них есть в жизни, - подумал Вальреми. - Хотя, может быть, только это у них и осталось. Особенно если на войне тот лишился ноги." Старик, хромающий навстречу Вальреми, напомнил ему старую подбитую чайку, которую он видел однажды на морском побережье Кермаде. Трудно было даже представить, что когда-то этот человек тоже был молодым. "Подумать только, прожить остаток своих дней вот так, хромая на одной ноге в обнимку с алюминиевым костылемI"