– Шон, нужно поговорить, – произнёс он тихо.
Пирс взглянул вопросительно, но на лице застыла маска равнодушия. Дверь конференц-зала мягко закрылась, отрезав шум. Остались только двое.
В воздухе повисла тягучая пауза. Дэвид стоял неподвижно, стиснув пальцы, и в памяти всплыл его голос со вчерашнего звонка – низкий, хмурый, с оттенком скорби.
– Что-то случилось? – вопрос сорвался сам собой, тише обычного.
Дэвид слабо улыбнулся, уголки губ едва дрогнули, но глаза оставались печальными, как холодное стекло.
– Знакомый человек умер. По пути заезжаю на похороны в Нью-Джерси, – произнёс он, глядя куда-то мимо.
– Понимаю… мои соболезнования, – слова прозвучали мягко, с искренностью.
Но Дэвид молчал. В комнате слышно было только, как кондиционер гонит холодный воздух. Прошло несколько долгих секунд, и наконец он заговорил снова:
– Светлана Романова умерла.
Имя ударило, как глухой выстрел.
Светлана.
Первая. Первая пациентка "Русской рулетки". Первая потеря.
– Её похороны сегодня, в пять вечера. Поедешь со мной? – голос Дэвида был низким, усталым, будто он несёт этот груз уже много дней.
Слова зависли между стенами, смешавшись с запахом бумаги, металла и далёкого дождя.
Новость о смерти Светланы Романовой ударила внезапно, будто кто-то тихо открыл окно, и в комнату ворвался ледяной воздух. Но в этом холоде не было скорби – лишь странное, мутное ощущение, похожее на дрожь от внезапного осознания собственной уязвимости. Светлана не была близким человеком, лишь короткий эпизод в череде событий – одна из тех, чьи лица быстро стираются из памяти, оставляя только слабый след в подсознании. И всё же… её судьба, словно зеркальный отблеск собственной болезни, показалась зловещим предвестием.
В воздухе кабинета стояла плотная тишина. Стук часов на стене будто усилился, разрезая её ритмичными ударами. Дэвид стоял напротив, немного понурив голову, как будто подбирая слова.
– Не нужно себя утруждать. Работа в инвестиционном банке, насколько слышал, требует полной отдачи, – произнёс он осторожно.
Смысл дошёл не сразу. В этих словах таилась возможность отступления – мягкое, вежливое предложение остаться в стороне, если нет сил ехать на похороны. Но отказа не последовало. Лёгкая, почти искусственная улыбка скользнула по лицу:
– Нет, всё в порядке. Возьму полдня отпуска.
– Ты уверен? – голос Дэвида прозвучал с оттенком сомнения.
Для обычного аналитика подобная просьба прозвучала бы кощунственно – покидать офис ради похорон человека, к которому нет ни родства, ни дружбы. Но прибыльные сотрудники в "Голдмане" могли позволить себе многое. Негласное правило компании звучало просто: "Кто приносит доход, тому позволено всё".
На этот раз истинная трудность крылась не во времени и не в правилах. Сознание плыло, словно в тумане. В голове настойчиво крутилась какая-то важная мысль, но слова не складывались. И лишь через несколько мгновений удалось ухватить то, что мучительно ускользало:
– Что стало причиной смерти?
Сердце отозвалось глухим ударом.
Ответ последовал тихо, но от этого не менее жестоко:
– К сожалению, приступ.
Всё вокруг снова поплыло, будто кто-то закрутил линзу. Светлана получала рапамицин – второй этап лечения. И всё же, приступ настиг её. Значит, препарат не сработал. Значит, ей требовалось третье средство.
То самое, что теперь спасало жизнь другому.
– Адрес пришлю на почту. Увидимся там, – сказал Дэвид, прежде чем покинуть комнату.
***
Позже, дома, запах мокрой ткани, гул стиральной машины и приглушённый свет наполнили пространство странной пустотой. Костюм для похорон висел на спинке стула, холодный, как лист железа. Реальность ощущалась тускло, будто мир потерял чёткость контуров.
Где-то глубоко под кожей копошилось ощущение грязи – липкой, въедливой, как машинное масло. Эта тяжесть не отпускала.
С самого начала было ясно, что игра ведётся с человеческими жизнями. Но одно дело – понимать это разумом, и совсем другое – столкнуться с результатом лицом к лицу. Стоя над бездной, в которую прежде падали другие, всё ощущалось иначе: холоднее, ближе, страшнее.
Можно было убеждать себя сколько угодно. Светлана участвовала добровольно. Решение принадлежало ей. Средства были предоставлены честно. Можно было сказать, что ей просто дали шанс – исполнить последнее желание, прожить немного иначе. И всё же, эта мысль не приносила облегчения.
Даже ледяной душ не помог. Вода стекала по коже, стучала о кафель, но с каждой минутой чувство вины только уплотнялось. Вкус железа на губах, запах мокрой плитки – всё раздражало, всё напоминало о том, что с души не смыть того, что сделано.