И где-то между этой чужой печалью и звоном тишины возник странный вопрос: "Может, остальные просто умеют чувствовать сильнее?"
Говорили, что Уолл-стрит полон людей с психопатическими чертами. Здесь выживают только те, кто умеет без колебаний использовать других. Возможно, доля этого яда поселилась и в тех, кто сейчас стоял у гроба.
Но выражать холод наружу – значит, подписать себе приговор. Поэтому лицо натянуло маску печали, отрепетированную, как улыбка официанта.
Когда церемония наконец закончилась, и на улице запахло выхлопами и октябрьским ветром, прозвучало предложение:
– Может, помянем Светлану за бокалом?
Решение пришло быстро. Все согласились, будто сама идея облегчала дыхание.
В ближайшем баре пахло древесным дымом, кофейной гущей и чем-то чуть сладким, как засохший ром на дубовой стойке. Рейчел молчала, глядя в бокал с белым вином, изредка покусывая соломинку. Джесси что-то рассеянно мешала в стакане ложкой, Дэвид – спокоен, будто внутри него всё давно уложено по полкам.
– Она была такой молодой…, – тихо сказала Рейчел. – А ведь у неё дочь. Мишель. Ей же всего десять….
Слова повисли в воздухе, как тонкий звон стекла. Маленькая девочка без матери – сама несправедливость, вылитая в человеческий облик.
Джесси, с красноватыми глазами и дрожащими пальцами, добавила:
– Светлана была сильной. Даже когда врачи говорили худшее, умела шутить. До последнего не сдавалась.
Дэвид слушал, кивая, и на его лице не было скорби – лишь тихая гордость.
– Она сама выбрала путь. Ушла без сожалений.
В его голосе звучала не боль, а уважение – как солдат говорит о побратиме, погибшем в бою. Он ведь тоже стоял на краю, сражаясь с той же болезнью. И в отличие от многих, не прятался за чужие спины.
Разговор постепенно скользнул в философию.
– Люди со стороны жалеют таких, – сказал Дэвид, глядя в огонь свечи. – А для тех, кто идёт на это добровольно, всё иначе. Они не тонут в отчаянии. Напротив – уходят, зная, что попробовали.
Джесси кивнула, шепнув:
– Даже Юрий, наверное, чувствует гордость. Не только боль.
Пауза. Их взгляды встретились с лицом Шона – внимательные, тёплые, чуть настороженные.
– Вы с Рейчел – удивительные люди, – сказала Джесси. – Взялись за такое непростое дело.
Уголки губ дрогнули в вежливой улыбке.
– Это для меня не чужая история, – прозвучало уклончиво, как и следовало.
По сценарию, за этой фразой скрывалась личная трагедия – утраченный близкий, погибший от той же болезни. Но разговор угрожающе завис, будто остальные ждали подробностей.
Раскрывать карты было нельзя. Ложь могла всплыть, а придуманные детали звучали бы театрально. Лучшее оружие в такие минуты – смена темы.
– На самом деле, настоящая заслуга у Рейчел, – прозвучало спокойно. – Она не была связана с пациенткой, но посвятила ей столько времени.
Это была чистая правда. Рейчел приезжала к Светлане в больницу, сидела рядом, объясняла каждый медицинский пункт, поддерживала, когда другие уже отворачивались. Два дня без сна, без отдыха – только тихие разговоры и тёплые ладони на озябших пальцах.
Теперь глаза Рейчел были красными, нос – чуть припухшим, а голос, когда она пыталась сказать что-то, дрожал, словно тонкая нить.
Джесси, глядя на неё с сочувствием, прошептала:
– Ты сделала для неё всё возможное. Никто бы не справился лучше.
Бар наполнился звоном бокалов и запахом виски. За окнами ветер шевелил вывеску, играя буквами, как детскими кубиками. В каждом вдохе чувствовалось что-то горькое – смесь алкоголя, сожалений и тихого осознания того, что чужая смерть всегда пахнет немного собой.
В баре стало тише. Слабый свет, мерцающий на гранях бокалов, играл на лицах, будто время само застыло в янтаре. Воздух густел от смеси кофе, алкоголя и горелого сахара – привычный запах вечернего Манхэттена.
Рейчел первой нарушила паузу. Голос звучал мягко, почти шёпотом:
– Если когда-нибудь станет слишком тяжело, просто скажи. Мы поймём.
Смысл слов был ясен: можно уйти, никто не осудит.
Но позволить ей отступить значило бы разрушить тщательно выстроенную легенду – ту самую, где именно она будто бы убедила всех присоединиться к фонду. Без её участия всё теряло смысл, выглядело бы неправдоподобно.