Рейчел, заметив сомнения, чуть улыбнулась, будто заранее почувствовала возможные возражения:
– Нет, бросить это дело не выйдет.
– Но не нужно ведь терпеть боль, – осторожно возразила Джесси.
– Это не боль. Это важно, – ответила Рейчел твёрдо, с той внутренней уверенностью, которой от неё не ожидали.
Для всех присутствующих, выросших в мире, где комфорт и безопасность считались естественным фоном жизни, подобная решимость выглядела почти странно. Богатая наследница, добровольно вляпавшаяся в этот мрак страданий? Так не бывает.
И всё же, когда она подняла взгляд, в нём появилось нечто другое – тёплая усталость и скрытое сожаление.
– На самом деле… есть ещё причина, почему я здесь, – произнесла она, словно признавалась в чём-то слишком личном.
Взгляд упал куда-то в сторону, в пустоту, где, казалось, оживали старые образы.
– В детстве… был случай. Пошла к озеру в дождь. Скользнула, упала в воду. Меня спас наш смотритель. Старик. Ему было уже за шестьдесят. Тогда всё обошлось, но….
Фраза оборвалась. И без продолжения стало ясно: кто-то заплатил за её жизнь.
Джесси тихо положила ладонь поверх её руки.
– Это не твоя вина, он сам принял решение.
Рейчел качнула головой, а в голосе зазвенела сталь:
– Он тогда выжил. Но через несколько дней умер. Вода из озера вызвала воспаление лёгких. Врачи сказали – аспирационная пневмония.
Повисла тишина. Слышалось только, как кондиционер глухо гудит, а в баре за стойкой кто-то щёлкает зажигалкой.
– Наверное, он не подумал о риске, – продолжила она. – Но если бы и знал, разве поступил бы иначе?
Рейчел опустила глаза, и тонкие тени от ресниц легли на щёки.
– Когда предложили заняться работой с пациентами, это показалось… правильным. Предупреждать людей о том, чего они не видят. Может быть, так можно хоть как-то отблагодарить Клиффорда.
Имя прозвучало с мягкостью, в которой чувствовалась давняя боль.
Джесси обняла её, прижимая к себе, шепча что-то утешительное. На мгновение обе казались частью одной тихой картины – уставшие, но живые, несущие свой груз с какой-то почти священной покорностью.
Взгляды остальных невольно обратились к Шону. В воздухе повисло молчаливое ожидание, будто настал черёд рассказать собственную историю.
Тишина тянулась, как капля вина по стеклу.
Вместо признания прозвучала сухая, слишком рациональная фраза:
– Если посмотреть на данные, выходит, что шанс успеха третьего курса лечения растёт.
В ту же секунду воздух в баре будто охладился. Слишком холодный, слишком резкий поворот. В глазах промелькнула тень недоумения, но никто не осудил.
Наоборот – в их взглядах читалось сочувствие. Молчаливое, терпеливое, почти родственное. Будто все решили, что за этим спокойствием скрывается чья-то личная драма, просто не готовая к огласке.
Ошибка вышла неожиданно полезной.
– Тогда, – произнёс Дэвид, – придётся продумать систему отбора пациентов. Чтобы заранее различать тех, кому требуется третий препарат.
Разговор наконец вернулся туда, где ему и следовало быть. После четырёх часов тяжёлых признаний и горечи, между запахом виски и сырой осени, снова заговорили о деле – о жизни, смерти и тех, кто стоит между ними.
Глава 3
При слабом гуле кондиционера и тихом шелесте бумаг, в переговорной воздух казался натянутым, будто кто-то невидимый держал его за край. Лампы под потолком гудели, и в этом гуле слышалось нечто похожее на раздражение.
Когда прозвучало предложение разработать систему для различения третьего типа терапии, Дэвид на секунду замер, а потом, нахмурив лоб, ответил с удивительной осторожностью:
– Разве не рановато делать такие выводы?
Слова его не были ни холодными, ни горячими – скорее вязкими, как вода, застрявшая в горлышке бутылки.
Он немного помолчал, затем добавил, тщательно подбирая выражения:
– Пока даже механизм второго лечения толком не определён. Случай Светланы Романовой можно объяснить просто – отсутствие эффекта от рапамицина.
Тон оставался мягким, но в нём сквозила недоверчивость. Он сомневался, подходит ли вообще этот препарат.
Ответ прозвучал резко, как щелчок металла о камень:
– Нет, рапамицин работает. Дэвид, припадков ведь больше не было, верно?
Тот чуть дёрнул уголком рта. Дэвид тоже проходил курс второго лечения, и с тех пор его тело будто успокоилось – ни одного приступа. Но даже после напоминания лицо оставалось настороженным.