Любое слово, сказанное Холмс, теперь весило слишком много. Ошибись хоть на полтона – и качнётся шаткий баланс доверия, от которого зависела жизнь компании. Потеря контроля грозила катастрофой, способной раздавить всё, что она строила годами.
Но вместо страха в глазах директоров отражалось безмятежное одобрение. Киссинджер откинулся в кресле, позволив себе снисходительную улыбку:
– Да бросьте, он же из Голдмана. Ни один конкурент не рискнёт использовать такую структуру для шпионажа. Можно не беспокоиться.
Слова ударили тихо, но точно. Возразить означало вызвать раздражение, а значит – потерять опору. Пришлось сдержать реплику, едва не сорвавшуюся с языка. "Как вы можете быть так уверены?" – осталась не произнесённой, осела где-то между зубами, горькая, металлическая, как вкус крови.
Память напомнила о другом заседании, шестилетней давности. Тогда в зале пахло точно так же – пережжённым кофе, потёртой кожей кресел и тревогой. Тогда тоже стоял вопрос об увольнении. Сотрудники, уставшие от её скрытности, обратились к совету. Холмс оправдывалась, называла свои решения "мерами защиты от конкурентов", но никто не слушал. В их глазах светилось холодное разочарование. После двух часов спора ей удалось удержаться – лишь ценой обещания. Больше никаких тайн. Полная прозрачность. Безоговорочное следование советам директоров.
Теперь одно из этих советов прозвучало снова, мягко, но с тем же оттенком недоверия:
– Ты ведь не снова зациклилась на конкурентах, Элизабет?
– Нет… просто… не даёт покоя это чувство. Что-то в нём не так.
– Чувство? – отозвался кто-то с лёгким смешком.
Директора обменялись понимающими взглядами, и кто-то произнёс почти по-доброму:
– Элизабет, нельзя окружать себя только теми, кто думает одинаково. Конфликты и несогласия – это рост. Попробуй увидеть в этом шанс.
Пальцы Холмс вновь сжались в кулак. На ногтях остались крошечные полумесяцы боли. Простые слова здесь ничего не решали. Совет был очарован Сергеем Платоновым – его историей, его манерой, его благородной миссией. Для них он был почти идеален: умный, сдержанный, молодой спаситель с безупречным происхождением.
Одного "плохого предчувствия" было мало. Чтобы отвергнуть его предложение, теперь нужно было перетянуть на свою сторону весь совет.
Но паника не взяла верх. В голове Холмс рождался план, холодный и чёткий, как хирургический инструмент. Завтра – последний день проверки. Завтра он непременно попытается найти слабое место в технологии. И вот тогда, когда начнёт противоречить сам себе – хвалить перед советом, но клеветать в лаборатории, – всё станет очевидно. Нужно лишь поймать этот момент.
***
Этим утром Холмс пришла раньше всех. Лаборатория ещё спала, пахла свежим спиртом, пластиком и ночным воздухом, застрявшим в вентиляции. Свет ламп, холодный и безжалостный, отражался в приборах. На лацкане пиджака тихо щёлкнула заколка – обыкновенная ручка, ничем не отличающаяся от других. Только внутри прятался микрофон.
Все приготовления завершены. Осталось дождаться, когда Платонов снова попытается загнать её в угол.
Но всё пошло не так.
Первый вопрос прозвучал неожиданно остро, как тонкий скальпель, разрезающий ткань тишины:
– Как решена проблема гемолиза?
Голос принадлежал не Платонову. Спрашивал сопровождающий его эксперт – человек с холодными глазами и внимательными пальцами, пахнущий ментолом и металлом лабораторий.
– Это…, – начала Холмс, чувствуя, как внутри всё сжимается.
Но Платонов перехватил инициативу прежде, чем она успела закончить.
– Эти детали относятся к запатентованной технологии, разглашение которых невозможно, – произнёс он с мягкой улыбкой. – Надеюсь, все понимают необходимость защиты ключевых конкурентных преимуществ.
Он говорил как представитель Терранос. С той самой уверенностью, с которой добивается доверия не инвестор, а хозяин.
Тон был безупречен – ровный, спокойный, почти заботливый. Но в этой безупречности слышалось нечто зловещее. За стеклом лампы гудели тонким звуком, где-то капнула жидкость из пробирки, запах спирта стал острее.
– Какое точное соотношение при разведении? – последовал новый вопрос.
В лаборатории стоял густой, почти осязаемый воздух: смесь антисептика, металла приборов и едва уловимого запаха свежего пластика. Свет ламп отражался на блестящих поверхностях приборов, создавая холодные блики на стенах, а тихий гул кондиционеров сливался с едва слышным звоном капель, падающих в пробирки.