Но всё же рука не поднималась бросить тень на ту, кого долгие годы воспринимал как почти родную. Элизабет, с её пылом, дерзостью, ранимым упорством, казалась ребёнком, который защищает любимую игрушку от невидимых врагов. Возможно, её подозрительность объяснялась страхом снова потерять своё детище – компанию, выросшую из собственных идей и бессонных ночей.
– Может, просто слишком нервничает, – тихо заметил он, будто оправдывая её перед самим собой. – После того как её разработки в прошлом воровали, настороженность вполне объяснима. Попробуй взглянуть на всё с этой стороны. Но всё же… что конкретно вызывает тревогу?
Платонов чуть улыбнулся – устало, будто сожалел о чём-то неизбежном.
– Придётся извиниться вновь, – сказал он. – Из-за опасности судебных исков нельзя раскрывать детали. И в этом, собственно, и заключается вся беда. "Теранос" страдает от полного отсутствия прозрачности.
Киссинджер тяжело опустил взгляд. Морщины на лбу углубились. Старая проблема, о которой говорили ещё год назад, никуда не исчезла. Всё так же клубилась внутри компании вязкая тьма, скрывающая истинное положение дел.
– Позволь спросить, – после паузы произнёс Платонов, – действительно ли Элизабет – лучший руководитель для "Теранос"?
Ответ не последовал сразу. Старик сидел молча, глядя на поблёскивающий край стакана, где отражался дрожащий свет лампы. Только спустя минуту заговорил, негромко, словно размышляя вслух.
– Не лучший, пожалуй, – признал он. – Но у основателя есть нечто, чего не бывает у наёмного управленца. Видение. Понимание души компании. Осознание того, ради чего всё создавалось. Основатель готов идти на риск, потому что рискует собственным именем. Он любит своё дело не как должность, а как часть себя. Именно поэтому я не спешу передавать руль в другие руки.
Его голос стал мягким, задумчивым. За этими словами чувствовался не просто опыт старого политика, а тепло человека, умеющего верить – даже тогда, когда основания для веры начинают таять.
Старик Киссинджер сидел неподвижно, в воздухе стоял густой запах крепкого кофе, давно остывшего в чашке. За окном мягко шуршал дождь, постукивая по стеклу, будто кто-то тихо напоминал: "Послушай, что он говорит".
Платонов говорил спокойно, его голос не дрожал, но в каждом слове слышалось что-то сдержанное, как будто внутри сидела буря, не находящая выхода.
– Если говорить о чисто управленческой хватке, – начал он, – профессиональный директор, возможно, справился бы лучше. Но такие люди смотрят на стартапы через цифры, диаграммы, показатели. Всё сводится к игре в проценты и прибыли. А ведь есть вещи, где без веры нельзя.
Он чуть улыбнулся – коротко, без радости.
– Когда компания живёт мечтой, ей нужен не бухгалтер, а вдохновитель. Кто-то, кто горит идеей и умеет зажечь других.
Киссинджер чуть кивнул, хмуря брови.
– То есть важна культура, созданная основателем?
– Можно сказать и так, – тихо ответил Платонов, а затем добавил, уже глядя в пол, – и именно в этом главная беда. Культуры, которую Холмс построила, нельзя принять.
Старик не сразу понял смысл сказанного. Ему казалось, что Элизабет была воплощением страсти и решимости, живым пламенем. Она могла заворожить кого угодно своим взглядом, своей верой в то, что меняет мир. Но вдруг оказалось – именно эта вера выродилась в что-то страшное.
– Есть кое-что, что стоит увидеть, – тихо сказал Платонов и достал телефон.
На экране вспыхнул холодный свет. Тонкий, почти неуловимый запах пластика и металла наполнил воздух, когда он протянул устройство через стол.
Киссинджер опустил взгляд. Заголовок, набранный жирными буквами, полоснул по глазам, будто лезвием:
"Тёмная сторона инноваций: автократическая культура стартапов Силиконовой долины".
Старик прочитал несколько строк, и откуда-то из глубины груди поднялось неприятное ощущение, как будто глотнул горькой пыли.
– Это место – не компания, а диктатура. Выжить можно, только став человеком, который всегда говорит "да".
– Уровень секретности запредельный. Посторонним запрещено входить…. Одну сотрудницу уволили только за то, что её парень занёс чемодан в офис перед командировкой.
– Предпочитают нанимать иностранцев – с визами. Так проще управлять страхом. Одно неверное слово – и тебя депортируют.
Дальше шли свидетельства, строки словно сочились чужой болью.
– Сомневающихся просто стирают. Ни прощаний, ни следов – будто их никогда не существовало.