– Он… он прибудет через три часа, – осторожно произнесла девушка.
– Ты вообще понимаешь, что значит слово "срочно"? Немедленно привези его!
– У него сегодня заседание суда…
Винсент Блэкуэлл. Имя, произносимое в юридических кругах с особым уважением. Человек, сумевший повернуть ход истории в деле Microsoft против антимонопольного комитета. Мастер стратегий, живой талисман судебных побед. Его считали магом, способным вытащить даже мёртвое дело на свет, вдохнуть в него жизнь и превратить поражение в триумф.
Только он мог спасти компанию. Только он – или никто.
– Тогда позови корпоративного юриста. Прямо сейчас.
Приказ прозвучал как щелчок кнута. Секретарь исчезла за дверью, а шаги снова заскользили по ковру. Холодное стекло окна касалось лба, город за стеклом дрожал от зноя. На столе – гора писем и приглашений: интервью для Time, приглашение на TED Talk, письмо с сообщением о награде Горацио Алджера, официальное обращение из Гарвардской медицинской школы. Бумаги пахли типографской краской и славой, такой близкой, почти осязаемой. Ещё вчера всё это казалось началом новой эры.
И теперь всё рушилось.
Нет. Этого нельзя допустить.
В воздухе звенела мысль – острая, как натянутая струна: шанс ещё есть. Совет уловил тревожные сигналы, но у них нет доказательств. Лишь обрывки показаний, крошки информации. Всё можно обернуть. Бывшего сотрудника легко выставить предателем, некомпетентным исполнителем, который видел лишь малую часть экспериментов и сделал из них ложные выводы.
Нужно лишь время. И решение.
Исправить "Ньютон". Довести технологию до совершенства. Пусть говорят, что это невозможно – деньги способны превратить невозможное в реальность. Стоит только найти финансирование, бросить все силы. А потом… запустить тесты не в сорока аптеках, а по всей стране. Восемь тысяч точек. Масштаб, от которого закружится голова у всех скептиков.
Стоит лишь достичь этого, и весь сегодняшний хаос обратится в туманное недоразумение, о котором через месяц никто не вспомнит. Те, кто сегодня отвернулся, сами вернутся, низко кланяясь. Всё снова займёт своё место. Всё будет как прежде.
Дверь вновь приоткрылась, тихо, будто опасаясь нарушить напряжённую тишину. Вошёл молодой человек в строгом костюме – внутренний юрист, робкий, но исполнительный.
– Подай иск против "Уолл-стрит таймс" за клевету, – ледяным голосом распорядилась она. – Заставь их опубликовать опровержение. И не просто заметку – огромную статью, с извинениями на первой полосе.
Газетная публикация всё и разрушила. Абсурдное сравнение с Гитлером вызвало ярость Киссинджера, после чего цепь событий сорвалась в пропасть.
– Даже если они напечатают извинения, сомнительно, что совет вернётся…, – неуверенно пробормотал юрист.
– Это мы ещё посмотрим.
Холодная уверенность прорезала воздух, будто сталь выдернули из ножен. За окном сгущались сумерки, пахло пылью и озоном после полуденного дождя. На стекле отражалось лицо – бледное, сжатое, как маска из фарфора.
Лишь в глазах, за спокойствием и усталостью, горела тихая, лихорадочная решимость – не дать этому миру рухнуть.
Главное для них было одно – безупречная репутация. Величественные фасады, отполированные годами карьеры и властью, не терпели даже малейшего пятна. Потому и отпрянули – не из морали, а из страха: вдруг чужая грязь прилипнет к их сверкающим мантиям.
Если стереть ту статью – уничтожить её, будто и не было… тогда всё вернётся. Эта мысль прорезала сознание, словно лезвие, и черты лица мгновенно заострились, застекленели решимостью.
Юрист, однако, стоял напротив, неподвижный, с выражением человека, которого тянет в омут, но он цепляется за берег.
– Подать в суд на журналиста, – коротко бросила она. – За клевету.
– Это невозможно, – голос юриста был осторожным, почти извиняющимся. – В статье не упомянуто название компании. Там говорится об "анонимном стартапе". Юридически это не подпадает под определение клеветы.
– Но ведь репутация пострадала!
– Сожалею, но сделать ничего нельзя.
Воздух в кабинете густел. Тишину пронзало нервное царапанье ногтей о кожу. Каблуки отстукивали по полу неравномерный ритм – будто метроном без маэстро. Юрист не отводил взгляда, и всё же что-то в ней заставляло его внутренне отшатнуться: блеск глаз – дикий, болезненно горящий, – говорил о человеке, который уже балансирует на грани.
И вдруг взгляд вспыхнул, в нём мелькнула искра, едва слышно щёлкнул внутренний механизм. На губах появилась тень улыбки.
– Тогда подай в суд на свидетелей, – голос стал хрипловатым, низким, почти шепотом. – За нарушение соглашения о неразглашении. Пусть заберут свои слова – и статья посыплется.