И вдруг в сознании вспыхнуло осознание, словно кто-то распахнул дверь в тёмную комнату. Всё сходилось. Всё – его рук дело.
– Это он… всё это устроил, – прозвучало почти шёпотом, но голос быстро перешёл в надломленный, хриплый крик. – Киссинджер был спокоен, был на моей стороне – до того ужина! Он всё ему рассказал! Нарушил соглашение о неразглашении и, чёрт возьми, оклеветал меня!
– Киссинджера вывела из себя статья в "Уолл-стрит Таймс", – осторожно вставил юрист, стоявший в стороне.
– Именно! – крик пронзил воздух, будто стекло треснуло. – Эта статья!
Лицо пылало, на лбу выступили жилы. В каждом слове сквозил ядовитый жар.
– Этот журналист работал на него! Платонов всё подстроил! Встретился с репортёром, передал сведения, а потом через наших же сотрудников всё вывернул наружу. А потом, за ужином, напоил Киссинджера своими гадостями! Из-за него исчезли два миллиарда девятьсот миллионов! Это саботаж, предательство! Если это не повод для иска, то что тогда?!
Юрист опустил глаза. В его взгляде мелькнуло что-то вроде тревоги – не за деньги, а за человека, что стоял перед ним.
Глаза Холмс дрожали, теряли фокус, зрачки плавали, как в мутной воде.
Рука, дрожащая от злости, смахнула всё со стола. Бумаги, папки, стакан с водой – всё полетело на пол, с сухим треском и плеском, с запахом расплесканных чернил.
Комната на секунду утонула в звуке падающего стекла и биении сердца, слишком громком для тишины.
Разум у неё давно уже сдал позиции, растворился в хаосе гнева и страха. Но титул главы компании всё ещё держался за ней, словно приваренный к креслу.
– Подать в суд на Сергея Платонова. Заткнуть ему рот. Немедленно.
***
Тишина кабинета была густой, как осевший после грозы воздух. Мягкое гудение кондиционера сливалось с далёким шумом улицы, где разноголосый город не знал ни усталости, ни жалости.
Сергей Платонов откинулся в кресле, чувствуя, как дерево спинки холодит затылок. Телефонный разговор с Холмс оставил на языке привкус железа, будто после удара током. В голове крутилась одна мысль: удалось ли задеть её как следует?
От старика Киссинджера уже поступили вести – совет директоров разбежался. Конечно, юрист Рэймонд к этому часу тоже всё знал. Тот наверняка сидел, вцепившись в телефон, и звонил своим клиентам, шепча сенсацию, как торговец ядом в переулке.
Паника среди инвесторов росла, словно пожар в сухом поле. Достаточно было искры – и миллиарды мгновенно застынут на счетах. Значит, деньги не достанутся Холмс. Задумка сработала.
Но появилась новая сложность.
Киссинджер, с его вечной ледяной вежливостью, недавно сказал:
"Отойди. Дальше я всё улажу."
Голос был спокоен, но под ним чувствовалось железо – старик хотел утопить скандал в тишине. Всё логично: чем меньше шума, тем меньше позора.
Только Сергей думал иначе.
Он не ради покоя ввязался в эту историю. Нужен был не порядок, а гром. Скандал, что вырвется наружу и прогремит на всю страну, станет легендой, а потом, может, и фильмом.
Для этого требовалась сцена – зал суда, камеры, заголовки.
Сам тянуть за курок он не мог – пошёл бы против Киссинджера, а тот не прощал ослушания. Поэтому оставалось лишь подтолкнуть Холмс – слегка, но точно.
И она, как и ожидалось, сорвалась с места. Слишком привыкла решать проблемы ударом, не словом.
Через пару дней всё случилось.
Дверь офиса распахнулась с сухим хлопком. Вошёл незнакомец в мятой рубашке – не из тех, кто сюда обычно заходит.
– Господин Платонов?
– Да.
– Вам повестка.
Плотный конверт лёг на стол, как кусок свинца. Открывать не было нужды – содержание ясно. Иск.
Холмс подала на него в суд.
Губы Сергея дрогнули в едва заметной улыбке.
– Прекрасно. Быстро среагировала.
Если бы промедлила, пришлось бы действовать самому. К счастью, наживка сработала.
Сдерживая азарт, он принял привычно-серьёзное выражение лица. Коллеги, словно стайка настороженных птиц, уже собрались неподалёку.
– Что случилось? – посыпались вопросы. – На тебя подали в суд?
– Да ладно! Холмс? Та самая?
Он неторопливо развернул конверт, взглянул на печать и сложил обратно. Бумага хрустнула, как сухой лист.
– Бывало у кого-то, чтобы на него подавали за клевету? – бросил он с ленивой усмешкой.
Тишина продлилась пару секунд, а потом – шёпот, удивление, смех, охи.
Слухи, как всегда, делали своё дело быстрее фактов.
К вечеру весь Уолл-стрит уже бурлил – в кофейнях, лифтах и барах, где пахло обжаренным зёрном и дорогим парфюмом, звучало одно и то же имя: Сергей Платонов.
Холмс добилась ровно того, чего он ждал.