К вечеру весь Уолл-стрит уже бурлил – в кофейнях, лифтах и барах, где пахло обжаренным зёрном и дорогим парфюмом, звучало одно и то же имя: Сергей Платонов.
Холмс добилась ровно того, чего он ждал.
Глава 7
После подачи жалобы назначили первую встречу с Холмс.
Ожидание тянулось вязко, словно густой сироп, и в груди щекотало легкое предвкушение. Однако вместо привычного кабинета юркоманды повели в другое место – в просторный, строгий офис Пирса.
Дверь мягко скользнула в сторону, и в нос ударил запах полированного дуба и свежего кофе. За массивным столом, залитым холодным светом лампы, сидел человек, которого никак не ожидалось увидеть.
– Руководитель юридического отдела "Голдман", Эдвард Мэннинг.
Голос его звучал ровно, почти бесстрастно, но в глубине серых глаз пряталось напряжение.
Он некоторое время внимательно разглядывал гостя, словно изучая под микроскопом, а затем произнес медленно, отмеряя каждое слово:
– "Теранос" предложил начать переговоры. Надеюсь, вы проявите благоразумие и пойдёте навстречу.
Слово "переговоры" прозвучало как чужеродное тело в воздухе.
Выходило, компания не собиралась доводить дело до суда – иск был не оружием, а пугалом, угрозой, попыткой заставить отступить.
Но путь назад уже был отрезан.
С самого начала цель заключалась в другом – вытянуть "Теранос" в зал суда, под прожекторы, на сцену, где всё станет видно каждому.
– Сожалею, но переговоры невозможны, – последовал ответ. – Обязанность адвоката – представлять интересы клиента, а руководство RP Solutions решительно намерено подать иск против "Тераноса" за халатность.
Брови Мэннинга дёрнулись.
– Знаете ли, кто с другой стороны? – спросил он, понизив голос. – Блэквелл.
Имя это прозвучало с оттенком почтительного страха.
"Майкл Джордан юридического мира", звезда залов заседаний.
– Если вашим оппонентом будет Блэквелл, – продолжил Мэннинг, – шансы на победу минимальны. Попробуйте убедить клиента отказаться.
В голосе чувствовалось не наставление, а просьба. Но решимость оставалась непоколебимой:
– Увы, позиция RP Solutions окончательна.
Мэннинг вспыхнул раздражением и резко обернулся к Пирсу:
– Пирс!
Тот поднял глаза, бледный, с тяжелыми тенями под ними. От былой уверенности не осталось и следа – только усталость, как после бессонной ночи.
Он, казалось, за последние дни измотался в бесконечных совещаниях, пытаясь удержать хрупкое равновесие между инвесторами и юристами.
– Значит, переговоры исключены? – спросил он тихо.
– Совершенно верно.
В воздухе повисла ледяная пауза.
Пирс смотрел с укором, словно хотел приказать всё прекратить, свернуть, замять. Но в глубине взгляда мелькала безысходность.
Его руки медленно переплелись, суставы побелели от напряжения.
– Если откажетесь от переговоров, – наконец произнёс он, – поддержки можете не ждать.
В этой фразе звучало предупреждение. Мол, ответственность можно легко переложить на чужие плечи – никто не заставлял встречаться с журналистами или советом директоров.
Но реальность была куда суровее слов.
Восемь из десяти членов совета уже сложили полномочия, а Киссинджер ясно дал понять, что возвращаться не собирается.
Пирс сжал губы, ничего не ответил. Ведь именно связи с Киссинджером и другими влиятельными фигурами заставили его влезть в это дело. Но теперь всё обрушилось, а ключевые люди отошли в сторону.
Зато у Сергея Платонова оставался прямой контакт с тем, кто имел решающее слово – с самим Киссинджером.
Получалось, что Пирсу выгоднее сохранить поддержку Платонова, чем бороться против него.
Мэннинг снова подал голос, но в словах слышалась растерянность:
– Переговоры… может, всё же….
– Никаких переговоров, – прозвучало твёрдо, как выстрел. – Если "Голдман" решит идти другим путём – это будет его выбор.
Мэннинг попытался возразить, но жест руки оборвал фразу на полуслове.
Время текло, как густое масло, и казалось, даже воздух стал тяжелее.
Взгляд скользнул на циферблат часов.
– Не стоит заставлять гостью ждать, – прозвучало спокойно, но с едва заметным холодком.
Стрелка часов щёлкнула. За дверью послышались шаги, и воздух в кабинете будто стал гуще. Начиналась следующая сцена.
Приглушённый голос Пирса, усталый и будто надломленный, прорезал тишину:
– Пойдём.
Он говорил с обречённой решимостью человека, который уже знает, что впереди – неприятный разговор, но отступать нельзя.