Глаза Холмс блеснули.
– "Ньютон" – медицинское устройство. Если вокруг него вспыхнет скандал… вас обвинят в халатности. Скажут, что своими руками подвергли опасности жизни пациентов.
Слова прозвучали нарочито спокойно, но в них звенел металл. Для Киссинджера это был удар в самую больную точку. Репутация для него значила больше, чем здоровье. Пятно на имени – непоправимая трещина. Особенно в девяносто один, когда жизнь уже измеряется не делами, а памятью, которую оставишь после себя.
Он всегда боялся одного – быть забытым как неудачник. Именно поэтому поддерживал Холмс все эти годы, защищал её решения, гасил скандалы, тянул время.
Считалось, что этого будет достаточно, чтобы удержать его в стороне.
Тишина тянулась, густая, вязкая, как смола. И наконец Киссинджер произнёс, не поднимая голоса:
– В дело Сергея Платонова вмешиваться не стану.
Сердце Холмс едва заметно дрогнуло. Победа. Как и ожидалось – имя дороже правды.
Но следующая фраза перечеркнула всё.
– Однако при одном условии. Все устройства "Ньютон" должны быть немедленно отозваны с рынка.
Холмс едва успела вдохнуть.
– Что?..
Киссинджер смотрел пристально, не моргая.
– Это невозможно?
– Почти, – голос стал хриплым. – Если остановить "Ньютон" сейчас….
Мысленно перед глазами промелькнуло всё: уход совета директоров, замороженные счета, миллиарды под угрозой, и теперь – требование уничтожить флагман компании. Воздух в комнате стал густым, тяжёлым, словно в нём растворили ртуть.
Впервые за долгое время Холмс ощутила, как под ногами дрожит земля.
Судьба "Тераноса" висела на тончайшей нити – ещё немного, и тонкая жилка оборвётся. Но Киссинджер, сидевший напротив, не дрогнул ни лицом, ни взглядом. Его спокойствие было ледяным, пугающим, почти неестественным, как неподвижная гладь озера перед бурей.
В помещении пахло старой бумагой и полировкой дорогой мебели. Тишина звенела, когда Холмс медленно вдохнула, будто решаясь на прыжок в ледяную воду.
– Хорошо, – сказала она наконец, голос прозвучал глухо, но твёрдо. – Сниму продукт с рынка. Сделаю это тихо. Но взамен нужна одна вещь.
Она подняла глаза и встретила тяжёлый, пронизывающий взгляд Киссинджера.
– Вернитесь в совет директоров.
На лице старика мелькнула тень, как от пробежавшего облака. Холмс, не дожидаясь ответа, продолжила, чувствуя, как сухой воздух режет горло.
– Ошибки прошлого тяготят. Больше не будет самодурства и тайн. Всё станет прозрачным, каждое решение – ясным. Но без вашей мудрости – это невозможно.
Слова звучали искренне, но холод в его взгляде не растаял.
– Доверие уже разрушено, – произнёс Киссинджер, каждое слово – будто удар молотка.
– Тогда предложите, как его восстановить, – ответила Холмс. – Если закрыть двери сейчас, "Теранос" просто исчезнет. И это… невозможно принять. Всё рушится из-за недоразумений. Назовите выход – и будет сделано. Тихо, без шума.
Она выделила последнее слово, словно кинула приманку. Тишина – именно то, чего он добивался.
Мгновение тянулось бесконечно. Потом Киссинджер медленно кивнул.
– Подумать нужно. Свяжусь позже.
Так закончилась встреча – без рукопожатий, без прощаний.
***
Воздух гостиничного номера пах кондиционером и остывшим кофе. За окнами тянулись неоновые полосы ночного города. Холмс шагала взад-вперёд, гулко стуча каблуками по полу, а юрист уже раскладывал документы на столе.
– Киссинджер не пойдёт в суд, – произнесла она. – Он хочет, чтобы всё утихло. Без скандала.
Теперь всё зависело от неё. Только она могла завернуть дело в тишину, как драгоценность в бархат.
– Придётся идти ему навстречу. Даже если придётся временно остановить "Ньютон", – добавила она, едва заметно поморщившись.
Юрист поднял брови, но не возразил.
– Временно, – уточнила Холмс. – Пока суд не закончится. Потом восстановим работу, когда показания потеряют юридическую силу.
План выстраивался, как ровная линия чертежа.
– Суд должен пройти быстро. Минимум огласки, максимум эффективности.
– Можно использовать ускоренную процедуру, – осторожно заметил юрист.
– Тогда готовь всё для этого. И…, – она повернулась к молодому мужчине у окна, главе отдела PR, – помни: ключевое слово – "тихо". Ни утечки, ни слухов. Если хоть что-то всплывёт, Киссинджер от нас отвернётся.