Резонанс рос, как шторм. Со всех сторон слышались голоса:
– Такой уровень секретности – как в Северной Корее! Неудивительно, что "Касатка" взялась за них!
– Что они там прячут? Рабов в подвале?
– "Theranos" – это что, тайное общество? Для обычной компании такие меры невозможны.
– Конгресс должен вмешаться.
– NDA, чтобы заткнуть сотрудников, NDA, чтобы ослепить инвесторов – идеальная схема мошенников!
– Где комиссия по ценным бумагам? Почему никто не проверяет эту компанию?
Имя "Theranos" всё чаще звучало рядом со словами "диктатура", "секта", "фабрика рабов".
И постепенно эта волна негодования докатилась до самого суда, где запах бумаги и напряжение становились всё гуще, а каждое слово, произнесённое под присягой, эхом отзывалось за пределами зала – в сердцах тех, кто наблюдал за этим спектаклем со стороны.
Зал суда будто взорвался от глухого удара слов, прозвучавших с трибуны свидетеля
– Не могу разглашать эту информацию из-за соглашения о неразглашении.
Поначалу наступила короткая, напряжённая пауза – словно воздух сам затаил дыхание, не решаясь пошевелиться. А потом пространство взорвалось гулом.
– Бууу! – выкрикнул кто-то из задних рядов, и этот звук подхватили десятки голосов.
– Что вы скрываете?! – крикнули из другого угла, и тут же зал наполнился яростью, шорохами, тяжёлым дыханием и нервным перешёптыванием.
Пахло потом. Люди приходили уже не ради истины – ради зрелища, ради возможности выплеснуть злость на компанию, чьи договоры о неразглашении стали символом молчаливого зла.
Судья ударил молотком, его голос был хриплым и гневным:
– Тишина! Если беспорядки продолжатся, всех удалю из зала!
Но тишины уже не было. Воздух вибрировал от раздражения. Взгляды публики стали злыми, как у хищников, почуявших кровь – каждая пара глаз метала осуждение. Даже присяжные начали переминаться, обмениваться взглядами – в их лицах сквозила растущая тень сомнения.
За столом защиты лица побледнели. Блэкуэлл сжал ручку так, что побелели костяшки пальцев, а Холмс опустила взгляд, будто ощутив на шее невидимую петлю. Соглашение, которым они прикрывались, теперь душило их собственными руками.
Но это было лишь начало. Сергей Платонов затеял игру куда более опасную – и огонь, к которому он вел, только разгорался.
***
После заседания воздух в конференц-зале пах табаком и свежесваренным кофе.
Блэкуэлл первым нарушил тишину:
– Нужно остановиться.
Холмс нахмурилась, её голос прозвучал резко, с едва заметной дрожью:
– Разве у нас не преимущество?
– Да. Но оно тает, – выдохнул он, устало потерев виски.
В его глазах стояла тревога, словно на дне прозрачной воды пряталась черная тень.
– Если продолжим, накроет шторм. Люди уже кипят. Пахнет бедой….
Фактически, Платонов пока не предъявил неопровержимых доказательств. Закон всё ещё склонялся на сторону "Тераноса". Но интуиция шептала: выигранный процесс может обернуться катастрофой.
– Если дело не остановить, начнут расследовать ваши методы, ваши контракты…. Даже если победим в суде, вас растопчут проверками. Разве это будет победа?
Холмс молчала, сжимая пальцы на подлокотнике стула. Блэкуэлл говорил всё громче, почти шепотом, но с отчаянной настойчивостью:
– Это точка невозврата. Перейдём её – и начнётся буря на уровне страны. Лучше отступить сейчас, сохранить компанию.
Повисла тяжёлая тишина. Часы на стене тикали так громко, что каждый удар отдавался в груди.
– Осталось всего несколько свидетелей…, – произнесла Холмс, словно в надежде найти лазейку.
– Нет. Ещё один вызов – и Платонов повторит своё шоу: вопрос, NDA, молчание. И публика снова взорвётся.
В зале суда с каждой минутой их позиция крепла юридически, но рушилась нравственно. Народ уже выбрал сторону.
Блэкуэлл внутренне скрипнул зубами: "Чёртов ублюдок!" Он видел насквозь эту игру – молчание как оружие. Сначала считал её фарсом, но теперь это молчание оказалось громче любых обвинений.
Платонов не пытался выиграть суд. Он завоёвывал толпу. И толпа уже принадлежала ему.
Блэкуэлл откинулся в кресле, глаза устало сузились.
– Придётся договариваться. Сам займусь.
Холмс долго не отвечала, потом медленно кивнула. Для неё главное было одно – удержать инвесторов, не дать кораблю утонуть.
Когда заседание закончилось и здание суда опустело, воздух над улицей пах дождём и бензином. Блэкуэлл снял перчатки, посмотрел на свои ладони, потом набрал номер. Гудки звучали долго, глухо. Когда на том конце ответили, он сказал спокойно: