– Сергей Платонов? Это Блэкуэлл. Нам нужно встретиться. В моём офисе.
Голос был ровным, но внутри всё кипело, как перед грозой.
В тесном, пропахшем кофе и кожей кабинете Блэкуэлл разложил перед Сергеем Платоновым аккуратную кипу бумаг. Каждое движение его было отточенным, холодным – как у хирурга, готовящегося к сложной операции. Воздух стоял густой, неподвижный, с запахом перегретого пластика и едва уловимым ароматом дорогого парфюма.
– Предлагаю прекратить тяжбу с обеих сторон, – произнёс он ровно, будто читая приговор. – Объявим, что достигли мирного соглашения. Взамен мы отказываемся от всех исков и требований по компенсации убытков.
На губах Платонова расцвела спокойная, почти лениво-насмешливая улыбка. Следа той подавленности, что он показывал в зале суда, не осталось. Блэкуэлл ощутил, как в груди растёт раздражение, горячее и колкое, словно в рот набросали уголь. Но лицо его оставалось безупречно спокойным – ледяная маска профессионала.
– Это не самый плохой вариант, согласись? – продолжил он, чуть понижая голос. – Иначе дело мы всё равно выиграем, а тебе придётся выплатить четыре и девять миллиарда долларов.
Сергей медленно выдохнул и склонил голову набок, будто прислушиваясь к чему-то внутри.
– Ах, значит, вы пришли предложить милость? – в голосе его звучала лёгкая насмешка, а на губах играла улыбка, почти беззвучная, но отчётливо режущая слух.
Блэкуэлл сжал пальцы на столешнице. В воздухе пахло железом и потом. Он проглотил раздражение и сделал последний ход:
– Что тебе нужно?
Ответ прозвучал просто, почти шутливо:
– Иск.
Мгновение тишины.
– Продолжим.
В глазах Платонова мелькнул блеск – не ярость и не безумие, а азарт. Тот самый, что появляется у человека, который видит впереди не поражение, а интересную игру.
Блэкуэлл почувствовал, как по спине пробежал холод.
– Подумай хорошенько. Даже если "Теранос" рухнет, ты останешься с долгом в четыре миллиарда девятьсот миллионов. Потянешь?
– Ничего. Готов к такому риску.
– Серьёзно?
– Раз уж зашли так далеко – дойдём до конца.
Блэкуэлл поднял брови.
– Ты ведь понимаешь, что выиграть невозможно?
Платонов чуть наклонился вперёд, глядя прямо в глаза:
– Если это повторять слишком часто, люди начнут сомневаться. Может, решат, что пытаетесь заставить замолчать.
Слова зависли между ними, как лезвие. Блэкуэлл не сразу ответил – слишком очевидной была ловушка.
Продолжить процесс – значит, будто подтверждать обвинения. Прекратить – значит признать вину. Вызывать свидетелей – давление. Молчать – тоже давление.
Капкан захлопнулся. "Теранос" оказался в нём беспомощно, как зверь, пойманный в стальную петлю. Безвыходность пахла отчаянием, страхом и антисептиком.
– Ну что ж, – сказал Платонов, поднимаясь. Его голос был лёгким, почти весёлым. – Поживём – увидим.
Он вышел, оставив за собой тихое потрескивание кондиционера и горький запах остывшего кофе, к которому так и не притронулся.
***
Такси мягко покачивалось на вечерних улицах. За окном тянулись неоновые огни, стекло покрывали капли дождя, и город шумел низко, как огромное море. На переднем сиденье, наконец нарушив молчание, адвокат повернулся:
– Блэкуэлл говорил правду, – произнёс он тихо, будто опасаясь, что слова сорвутся не туда. – Даже если толпа за нас – закон может повернуться против. Продолжим в том же духе, и выплаты будут колоссальными.
Дождь барабанил по крыше, пахло мокрым асфальтом и бензином. Платонов смотрел вперёд, взгляд его был спокоен, как у шахматиста, уверенного в своём ходе.
– Всё в порядке. Победу решит один человек.
С самого начала ставка была сделана на одного свидетеля. Киссинджера.
Стоило ему выйти на трибуну – и весь процесс перевернётся. Вопрос был только в том, заговорит ли он.
– Ты уверен, что он согласится? – спросил адвокат с сомнением.
Платонов улыбнулся. Киссинджер жил репутацией. Признать на публике "Меня обманули" – всё равно что выстрелить себе в сердце. Пока что – немыслимо.
Но общественное мнение, если разгорится по-настоящему, способно вывернуть даже железных людей.
Платонов взглянул в мутное отражение в окне, где огни города дрожали, как огоньки на воде.
– Нужно лишь чуть сильнее надавить. Совсем немного, – произнёс он тихо, и уголки губ вновь дрогнули в улыбке.