Любой выбор был равносилен падению.
"Понял. Не стану настаивать."
Слова Сергея будто сняли с груди камень. Киссинджер выдохнул. Слава богу – не давит, не шантажирует.
Он мог бы заставить. Мог бы надавить на совесть, мог бы прибегнуть к угрозам – но не сделал этого. Молодой человек держался с достоинством, чуждым современному миру.
Однако в конце послания появилась ещё одна строчка:
"Говорю лишь потому, что это может пойти тебе на пользу. Разве тебе не стоит самому отмежеваться от "Теранос"?"
Хотелось согласиться. Хотелось – но язык не повернулся. Реальность была сложнее.
"…Подумать нужно. Если решу иначе – ты узнаешь первым."
Так снова было отложено то, что нельзя было откладывать вечно.
Иногда промедление тоже становилось выбором. Оттягивание означало надежду – пусть крошечную, но живую, что всё рассосётся само собой.
***
После посланных сообщений Платонов не выглядел разочарованным.
"Если давить – эффект будет обратный", – размышлял он спокойно.
Ему было нужно не просто свидетельство Киссинджера. Он хотел, чтобы тот сам пришёл, сказал правду – и, уходя, не считал Сергея врагом, а видел в нём союзника.
Заставить было бы ошибкой.
Да и незачем – ведь завтра слово получала защита.
***
На следующий день зал суда гудел, как натянутая струна. Воздух казался плотным, наполненным тревожным гулом голосов и запахом бумаги, кофе и человеческого напряжения. Скамьи до отказа заняли зрители – ни пройти, ни встать. Камеры, две чёрные блестящие линзы, наблюдали за происходящим с холодным вниманием. Одна снимала для новостных каналов, другая передавала всё в прямом эфире.
Интерес к делу достиг апогея: один из кабельных каналов решился на дерзкий шаг – показать процесс без купюр.
Сергей Платонов чувствовал, как вокруг всё дрожит от ожидания. Сегодня его цель была кристально ясна – вызвать Киссинджера в качестве свидетеля.
Тот, конечно, боялся. Боялся не сцены, не огласки, а того, что многолетний труд и выстроенная до блеска репутация рассыплются, как стекло под каблуком. Стоило ему сказать правду – и толпа, жадная до крови, набросилась бы с вопросом: "Как мог не знать?" Одним ударом сотрётся грань между неведением и соучастием.
Потому план был прост, почти изящен в своей логике: нужно сделать так, чтобы Киссинджера не осудили. Чтобы публика не видела в нём преступника.
Сегодня настала очередь "Теранос" получить сполна.
Голос судьи раздался, глухой и торжественный:
– Защита приступает к выступлению.
В этот момент Сергей задумал невозможное – превратить Киссинджера в героя. Чтобы каждый, кто слушает, затаил дыхание, когда тот заговорит.
А для этого сначала требовался злодей. Настоящий. Безжалостный, яркий, запоминающийся.
Холмс уже не пользовалась любовью публики, но её образ требовал довести до предела.
Первым свидетелем стал бывший сотрудник отдела продаж, уволенный несколько месяцев назад. Он встал, нервно сжимая шляпу в руках.
– Назовите причину увольнения, – раздался вопрос адвоката.
– Меня уволили за то, что я требовал соблюдать восьмичасовой рабочий день. Вице-президент тогда….
– Протест! – выкрикнул представитель "Теранос". – Это нарушает условия соглашения о неразглашении!
Но защита не дрогнула.
– Свидетель говорит о внутренней культуре компании, о методах управления, а не о конкретных коммерческих секретах. Это выходит за рамки действия соглашения.
Судья коротко кивнул.
– Протест отклонён. Продолжайте.
Так, шаг за шагом, открывалась правда.
– Вице-президент следил за нами, словно надзиратель в тюрьме. Каждый день сверял отметки о приходе, угрожал увольнением, если кто-то задерживался на обеде. В конце концов, меня вышвырнули просто за то, что не улыбался, когда он требовал.
В зале пронёсся гул. Первое пятно на образе Холмс легло чётко – жестокий надсмотрщик.
– Однажды Холмс раздала нам книгу "Алхимик" и сказала: "Ньютон – величайшее изобретение человечества. Я не создаю бизнес, а творю религию. Кто не готов отдать себя целиком – пусть уходит.
Запах бумаги, на которой печатали ту книгу, словно снова наполнил зал – сухой, с оттенком старых чернил. Её харизма, когда-то вдохновлявшая, теперь выглядела как фанатичное безумие.
Следующим вышел сотрудник IT-отдела. Молодой, бледный, с дрожащими пальцами, будто от стыда или холода.