В зале установилась мёртвая тишина. Даже камеры, казалось, замерли.
Журналистов, освещавших "Теранос", давно интересовала эта тайна. И вот, наконец, перед публикой распахнулась дверь к разгадке.
– Удалось найти одного из таких "исчезнувших"? – спросил адвокат.
– Да. Мы встретились вечером в кафе. А уже на следующий день меня вызвал вице-президент. Он знал, с кем я говорил. Знал, где. Спрашивал, что обсуждали….
– Как они могли об этом узнать?
– Не знаю. Возможно… следили.
– Протест! Недопустимые предположения! – выкрикнула юрист "Теранос".
Сергей мягко сменил направление допроса, словно заранее знал, куда приведёт этот разговор:
– Что сказал вам тот самый коллега, прежде чем исчезнуть окончательно?
Вопрос повис в воздухе, как капля ртути, блестящая и хрупкая, готовая сорваться – и навсегда изменить всё, что до этого казалось ложью или истиной.
Судебный зал будто замер. Воздух стоял тяжёлый, пропитанный напряжением, будто вот-вот должен был треснуть. За окнами гудели моторы, где-то щёлкал фотоаппарат журналиста, а в рядах публики царила гнетущая тишина.
Сергей Платонов стоял у кафедры, облокотившись на край стола. Голос свидетеля дрожал, словно тонкая струна, натянутая до предела:
– Он ничего не сказал. Просто побледнел и умолял не задавать вопросов.
Сказал:
– Не могу говорить из-за соглашения о неразглашении. Если хоть слово скажу – засудят.
– Вы ведь тоже работаете в "Теранос", верно? – уточнил Сергей, и по залу прокатилась едва слышная волна шёпота.
– Да…, – ответ последовал неуверенно. – Даже мне, коллеге, он сказал, что не может раскрыть ни малейшей детали. Ничего о лаборатории. Совсем ничего.
Эти слова повисли в воздухе, будто удар гонга. Главный смысл был очевиден: в лаборатории скрывалось нечто огромное, пугающе важное.
Что за тайна заставляла Холмс, женщину, которую уже считали безжалостным лидером и потенциальной убийцей, идти на крайние меры – следить, устранять, запугивать?
Когда в зал вошёл следующий свидетель, напряжение достигло точки кипения. Это был сам исчезнувший исследователь. Человек, о котором до сих пор ходили слухи.
– Какова была ваша должность в "Теранос"? – прозвучал первый вопрос.
– Возражаю! – резко вскочил адвокат компании. – Эта информация является внутренней и подпадает под действие соглашения о неразглашении!
"Теранос" цеплялся за NDA, как утопающий за спасательный круг. Всё, лишь бы скрыть, чем занимался этот человек. Свидетель колебался, комкая листок в руках. Пальцы дрожали, на лбу выступили капли пота.
– Не могу разглашать…, – выдавил он глухо. – NDA не позволяет.
Команда Сергея Платонова не уступала.
– Использовали ли вы устройства конкурентов?
– Не могу ответить. Это будет нарушением NDA.
– А модифицировали ли вы устройства конкурентов?
Вопрос словно ударил током. Именно его Сергей когда-то задавал Холмс:
"Подделывали ли вы сторонние аппараты и разбавляли кровь пациентов?"
Тогда Холмс ответила уверенно – нет.
Но теперь последовала пауза… и неожиданный удар, перевернувший всё дело:
– Согласно Пятой поправке Конституции США… воспользуюсь правом хранить молчание.
Одно предложение. Но оно прозвучало, как выстрел.
Пятая поправка означала отказ от самооговора – и, следовательно, косвенное признание.
В зале поднялся гул. Люди переглядывались, кто-то сдержанно выругался.
– Пятая поправка? Это же из криминальных сериалов! Почему её произносят здесь?
– Значит, он фактически признал, что преступление было!
– Корпорация прикрывает преступления NDA? Отвратительно!
Точка невозврата была пройдена.
До этого момента "покушение" звучало как метафора, но теперь процесс приобрёл криминальный оттенок. "Теранос" перестал быть просто аморальной компанией – он стал преступным сообществом.
Сергей воспользовался шансом и вызвал следующих свидетелей – сотрудников исследовательской лаборатории.
– Как именно использовались устройства конкурентов?
Ответы повторялись один за другим, гулко отражаясь от стен:
– Воспользуюсь правом хранить молчание по Пятой поправке.
– Воспользуюсь правом хранить молчание…
Толпа бурлила.
– Где ФБР?!
– Их всех нужно арестовать!
Люди, когда-то сочувствовавшие свидетелям, теперь смотрели на них с ледяным презрением. Молчание стало равносильно признанию.