В проёме появился Киссинджер. Сгорбленная спина, лицо, испещрённое глубокими морщинами, как старинная карта, по которой прошли бури времени. Но глаза – острые, холодные, как сталь, – сияли тем же безжалостным блеском, что и прежде. От него исходила неподвластная годам величественная уверенность – спокойная, тяжёлая, как камень.
По залу прокатилась волна глухих шёпотов, будто прибой:
– Это… Киссинджер?
– Он действительно пришёл?
Имя, овеянное легендами. Символ американской дипломатии второй половины двадцатого века. Его фамилия стояла рядом с такими событиями, как Вьетнамская война и нормализация отношений с Китаем. Лауреат Нобелевской премии мира – и одновременно человек, на которого легла тень военных преступлений. Герой и палач, созидатель и разрушитель в одном лице.
Живая легенда. И вот теперь – эта легенда сидела в зале суда, вдыхая тяжёлый воздух, пахнущий лаком, бумагой и холодным металлом микрофонов.
Публика невольно выпрямилась, словно сама хотела запомнить каждое его движение. Даже присяжные и судья, прищурившись, разглядывали его поверх очков – с любопытством, почтением, лёгким страхом.
Зато Холмс и Блэкуэлл уже не скрывали растерянности. Лица их окаменели, губы сжались в тонкую линию. Внутренний голос, беззвучный, но отчётливый, подсказывал им: "Игра окончена."
С появлением Киссинджера исход был предрешён. Остальное – лишь формальность, ритуал поражения. Но признать его открыто – значило рухнуть. Пришлось держаться, даже стоя на краю пропасти.
Киссинджер двинулся к свидетельской кафедре. Шаги звучали глухо, размеренно – словно удары маятника, отмеряющего последние секунды противников.
Вдруг Блэкуэлл вскочил, стул отъехал с визгом.
– Ваша честь! С учётом новых обстоятельств защита просит объявить перерыв для переговоров о мировом соглашении с истцом!
По залу прошёл нервный шорох. Кто-то хмыкнул. Кто-то тихо вздохнул.
Сдерживаемый смех жёг изнутри, хотелось дать ему волю. Мировое соглашение? Сейчас? После всего? Ни за что.
– Слово защите, – произнёс судья.
– Возражаю, Ваша честь, – прозвучал ответ, ровный и холодный. Плавный поворот головы, короткий взгляд на Блэкуэлла – и улыбка, чуть насмешливая, победная. – Никаких перерывов. Никакого соглашения. Прошу продолжить слушание.
Месяцы подготовки, sleepless ночей, бесконечных документов – всё вело именно к этой минуте. Остановиться теперь было бы предательством самого смысла этой борьбы.
Холмс опустила глаза. Последний отблеск надежды погас в её взгляде.
Все взгляды устремились к свидетельской скамье. Киссинджер уже сидел, сложив руки, словно древний судья, готовый взвесить судьбы.
Клерк поднялся, его голос прозвучал торжественно, под сводами зала отразилось сухое эхо:
– Клянётесь ли говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, перед лицом Господа?
– Клянусь, – ответ прозвучал твёрдо, без колебаний, с металлическими обертонами.
Адвокат подошёл ближе, шаги его гулко отдавались по деревянному полу.
– Назовите, пожалуйста, имя и должность.
– Генри Киссинджер. Бывший директор компании "Теранос".
– По какой причине вы покинули совет директоров?
Киссинджер глубоко вдохнул, словно собираясь с силами, и произнёс:
– Мне поступили сведения о нарушениях в "Тераносе" от Сергея Платонова. Я решил лично проверить эти слухи. Во время проверки получил тревожную информацию от бывшего сотрудника компании.
Не успел он договорить, как адвокат "Тераноса" резко поднялся, почти выкрикнув:
– Протестую! Это чистой воды слухи, недопустимые как доказательство!
Гул возмущения пронёсся по залу. Судья поднял руку, призывая к порядку. Воздух дрожал от напряжения – запах пота, бумаги и старого дерева смешался в одно. Всё зависло на тонкой грани между законом и правдой, которую нельзя было спрятать ни под какими формулировками.
Судебный зал наполнился сухим треском микрофонов и шелестом бумаг. Запах старого лака стоял в воздухе, густой, нервный. Судья слегка приподнял брови, вслушиваясь в спор сторон.
Речь шла о слухах. "Показания по слухам" – так называли сведения, переданные от третьего лица, отсутствующего в суде. Закон запрещал использовать подобное: каждый гражданин имел право видеть того, кто обвиняет, смотреть в глаза свидетелю и задавать вопросы. Без этого справедливость оставалась лишь словом.
Обычно подобные свидетельства вычёркивали из дела без колебаний. Но в юриспруденции, как и в жизни, существовали исключения.