Но покой длился недолго.
– Невероятно, конечно! – Рейчел говорила быстро, с живостью, от которой стекло чуть дрожало от её голоса. – Запустить фонд меньше чем за год… Когда ты тогда сказал про два года, никто не верил!
Слова её текли без остановки, как ручей после весеннего дождя.
Хотя поездка теряла в тишине, от разговора с ней было больше пользы, чем от сотни случайных встреч. Рейчел относилась к тем редким людям, с кем каждое слово имело смысл, даже если звучало просто.
– Повезло, что всё сложилось, – ответ прозвучал спокойно, почти буднично. – А ты сама? С Голдманом останешься?
Она улыбнулась, взглянув в окно. Город мелькал отражением на её щеке, глаза блестели, словно в них играли огни проезжающих машин.
– Да. Доработаю двухлетний контракт. Опыт пригодится, когда открою свою галерею.
Ответ звучал мягко, но уверенно. Значит, уходить она не собиралась – и это, как ни странно, было выгодно. Оставшись в компании, она могла передавать то, что не попадало в пресс-релизы. К тому же, их связывал Фонд Каслмана – ещё один невидимый канал информации.
– Кстати, я ведь обещала вложиться в твой фонд, – добавила она, понизив голос. – Но отец сказал, что уже всё обсудил с тобой….
В памяти всплыло то самое соглашение – полмиллиарда долларов, заключённых ради приличия, но превратившихся в реальную цифру. Когда Раймонд узнал, что отказ от контракта обошёлся бы ему в пятьдесят миллиардов, лицо его, обычно каменное, изменилось мгновенно.
Полмиллиарда. Сумма, от которой у большинства дрожали бы руки, для семьи Мосли была скорее поводом для ужина, чем тревоги.
– Обсудим с ним ещё раз, – прозвучало без спешки.
– А ещё мама интересовалась тобой, Шон, – добавила Рейчел.
– Очень мило с её стороны. Давненько не видел её. Как она, кстати? И как Джерард?
Рейчел усмехнулась, но в её взгляде мелькнула тень усталости.
Разговор тёк легко – полезный, как и всегда, когда речь шла о Рейчел и её семье. Из таких бесед рождались связи, а связи стоили куда дороже любых инвестиций.
Пока слова перемежались с мягким шумом дороги, седан плавно замедлил ход. Сквозь стекло мелькнуло знакомое здание – мраморное, холодное на вид, с зеркальными окнами. Университетская больница Пенсильвании.
Вестибюль больницы встретил лёгким запахом антисептика и приглушённым звоном шагов по глянцевому полу. Белые стены, яркий свет ламп, ровное гудение вентиляции – всё казалось стерильно-чистым, словно мир здесь был вычищен до последней пылинки. Стоило только переступить порог, как пространство ожило шепотом, звоном голосов и вспышками узнавания.
– Касатка! – воскликнул кто-то у стойки регистрации.
– О боже, не ожидала вас увидеть здесь…, – прошептала медсестра, зажав в руках планшет.
Слова и взгляды посыпались со всех сторон, словно мелкий дождь. Врачей и медсестёр переполняло что-то вроде благоговейного восторга, смешанного с благодарностью.
– Всё ещё не верится, что то оборудование было подделкой…, – сказал пожилой терапевт, снимая очки и устало потирая переносицу. – Хорошо хоть вы разоблачили эту аферу, иначе пострадали бы тысячи.
– Скажите, а как нам убедиться, что остальные аппараты безопасны? После этой истории тревожно даже смотреть на приборы.
Для людей, доверявших технике без оглядки, этот скандал стал ударом. В ответ прозвучал спокойный, уверенный голос:
– Бояться нечего. Всё, что стоит в больницах, прошло проверку FDA. Проблема была в обходных лазейках, которыми пользовалась "Теранос". Такие устройства сюда просто не попали.
Постепенно напряжённые лица смягчились, в глазах мелькнуло облегчение. И в этот момент позади раздался знакомый голос, с лёгкой усмешкой:
– Да ты теперь настоящая знаменитость.
Дэвид подошёл неторопливо, в его походке чувствовалось спокойствие врача, привыкшего к любой суете. Оба направились к лифту – впереди ожидала встреча с очередным участником проекта "Русская рулетка".
***
В палате стояла особая тишина – не больничная, мёртвая, а какая-то наполненная: шорох одежды, редкое покашливание, тихое посапывание аппаратуры. На кровати, под белоснежным одеялом, лежал молодой парень, не старше двадцати.
– Дилан Хейс, – представился он, голос дрогнул, но взгляд был ясный.
В его лице угадывалось что-то до боли знакомое – юношеское упрямство, то самое выражение, когда жизнь только набирает обороты и кажется, будто впереди ещё вечность. Но окружение было совсем иное.