Корба и еще несколько человек с сомнением обернулись к черным плоским машинам. «Поехали! — сказал один. — По меньшей мере увидим, что делается по ту сторону холмов — вдруг Корба не ошибся, и нам повезет?»
«Я тоже надеюсь на лучшее. Но приготовьтесь к разочарованию», — предупредил Этцвейн.
Колонна скользила по волнистому черному ковру. Нигде не было никакого движения, никаких признаков жизни — ни остатков жилищ, ни развалин древних укреплений, ни ориентиров, сложенных из камней разумными существами.
Налетела гроза. Черные тучи клубились над самой головой, машины дрожали от ураганного западного ветра. Но уже через полчаса гроза прошла, и воздух стал чище, чем раньше. Теперь было ясно, что тень на юге — внушительная возвышенность.
К концу дня колонна поднялась на гребень седла между двумя холмами. Впереди, насколько видел глаз, простирался монотонно-черный моховой луг.
Машины остановились. Люди вышли и молча смотрели на открывшуюся им пустыню. Этцвейн сухо сказал: «Нам еще ехать и ехать». Вернувшись в машину, он повел ее вниз по склону.
У него в голове сложился план. Когда темнота снова заставила их сделать привал, Этцвейн предложил его на обсуждение: «Помните корабль-диск, стоявший на дворе перед бараками? По-моему, это космический аппарат. В любом случае ценная машина. Асутры дорожат ею гораздо больше, чем жизнью шестидесяти-семидесяти рабов. Если этот корабль все еще в лагере, предлагаю захватить его и выторговать возвращение на Дердейн».
«Как мы это сделаем? — спросил Корба. — Нас заметят и обстреляют торпедами!»
«Насколько я помню, лагерь охраняют не слишком бдительно. Почему бы сразу не сделать большую ставку? Если мы сами себе не поможем, кто нам поможет?»
Один боец, кочевник из племени алулов, с горечью сказал: «Я забыл — так много всего случилось, столько времени прошло... Давным-давно ты говорил о Земле и обещал помощь какого-то Ифнесса».
«Мечты, сказки! — развел руками Этцвейн. — Я тоже многое забыл... Странно, странно! Если бы люди с Земли видели нас сейчас, мы показались бы им существами из кошмарного сна, порождениями черных болот, чуждыми и бестелесными, как блуждающие огни... Боюсь, я никогда не увижу Землю!»
«Что мне Земля! Повидать бы еще раз старый добрый Караз! — отозвался кочевник. — Если мне улыбнется удача и я попаду домой, я больше никогда не пожалуюсь на судьбу».
Другой боец проворчал: «Мне для полного счастья хватило бы куска жирного мяса».
По одному, неохотно возвращаясь к одиночеству после дружеского разговора, повстанцы разошлись, улеглись у своих машин и провели еще одну холодную, голодную ночь.
Как только рассвет позволил различить окружающую местность, колонна черных саламандр уже была в пути. Этцвейну казалось, что машина движется не так бодро, как раньше — он пытался угадать, сколько времени еще проработает двигатель. Но емкость аккумуляторов была неизвестна, неизвестно было и оставшееся расстояние до лагеря. По самой грубой оценке, ехать нужно было еще не меньше дня, но не больше трех-четырех дней.
Всюду расстилался мох — ровный, губчатый, влажный, местами почти незаметно переходивший в болото. Несколько раз машины пересекали большие лужи жидкой серой грязи. У одной такой лужи колонна остановилась — всем хотелось передохнуть и размять ноги.
Грязевой бассейн бугрился огромными смрадными пузырями, судорожно надувавшимися и лопавшимися с громкими маслянисто-всасывающими звуками. По краям бассейна гнездились колонии сочлененных пучками шоколадно-коричневых червей и быстро перекатывавшихся с места на место черных ворсистых колобков. И те и другие мгновенно погружались в грязь, если раздавался любой звук, не похожий на клокотание грязи. Этот факт заставил Этцвейна задуматься — вокруг, казалось бы, не было естественных врагов, заставлявших прятаться или защищаться существа, облюбовавшие грязевые ванны. Этцвейн знал, что над моховыми болотами не водились хищные птицы, летающие рептилии или крылатые насекомые.
Под рваным краем гниющей подушки черного мха в полутора метрах от грязевой лужи он обнаружил, однако, многочисленные маленькие норы — к ним вели узкие двойные дорожки свежих отпечатков крохотных трехпалых ног. Нахмурившись, Этцвейн с подозрением изучал следы. Из норки высунулось и сразу юркнуло обратно лиловато-бурое насекомое: асутра, еще не достигшая зрелости. Встревоженный Этцвейн брезгливо отступил на шаг. Как могли расы, сложившиеся в несовместимых условиях — человек и асутра — понимать друг друга, чувствовать какую-то симпатию друг к другу? Этцвейн не допускал такой возможности. Нейтралитет на основе взаимного отвращения? Может быть. Сотрудничество? Никогда!
Колонна продолжала путь. Теперь некоторые машины то и дело замедлялись, рывками опускаясь и приподнимаясь на виброподушках. Наконец одна упала на мох и отказалась двигаться дальше. Этцвейн посадил ее водителя верхом на саламандру, казавшуюся самой прыткой, и марш-бросок голодных бойцов возобновился.
После полудня еще две машины устало опустились на мшистую подстилку. Становилось ясно, что через несколько часов истощатся аккумуляторы всех штурмовых машин. Впереди снова показалась темная возвышенность, казавшаяся ниже знакомого гребня к северу от лагеря. «Если это опять не те холмы, — с тоской подумал Этцвейн, — мы никогда не доберемся до бараков. У нас просто не хватит сил пройти пешком шестьдесят или семьдесят километров».
Колонна повернула ближе к трясине, чтобы объехать крутую гряду, но крайний холм заканчивался отвесным утесом, торчавшим уже посреди болота. Пришлось преодолевать хребет.
Вверх по крутому склону ползли стонущие, оседающие машины-саламандры. Этцвейн первым перевалил через гребень, и его глазам открылся вид на юг... Под холмами ближе, чем в восьми километрах, раскинулся знакомый лагерь. Густой торжествующий рев вырвался из полусотни луженых глоток: «Лагерь! Вниз, к баракам! Там еда — хлеб, горячая баланда!»
Пошатываясь от напряжения, Этцвейн выбрался из-под люка своей машины: «Погодите, погодите! Глупцы! Вы забыли о нашем плане?»
«Чего тут ждать? — хрипел Сул. — Смотри! На дворе больше нет звездолета — все, он улетел! Даже если бы он там был, твой план никуда не годится. Нужно поесть и напиться. Все остальное не имеет смысла. Поехали в лагерь!»
Этцвейн не сдавался: «Нет, постойте! Мы слишком много страдали, чтобы теперь распрощаться с жизнью ни за что ни про что. Верно, звездолета нет. Но мы должны захватить лагерь, а для этого нужно напасть врасплох! Подождем до вечерних сумерек. А до тех пор сдерживайте свой голод».
«Я терпел всю дорогу, возвращаясь черт знает откуда, не для того, чтобы снова терпеть!» — заявил Сул.
«Терпи или умри! — зарычал Корба. — Когда лагерь будет наш, набьешь себе брюхо. А сейчас настало время показать, что мы люди, а не рабы!»
Старый Сул больше не спорил. Опустив пепельно-бледное лицо, он присел на край машины, что-то беззвучно бормоча сухими посеревшими губами.
Сверху лагерь выглядел непривычно затихшим, даже полузаброшенным. Несколько женщин выполняли повседневную работу. Из дальних бараков показались двое кха. Бесцельно побродив туда-сюда, они снова зашли внутрь. Двор пустовал — бригады не занимались гимнастикой. В гараже было темно.
Корба прошептал: «Лагерь опустел — нас никто не остановит».
«Подозреваю неладное, — так же тихо откликнулся Этцвейн. — Странное спокойствие».
«Думаешь, нас ждут?»
«Не знаю, что думать. Все-таки нужно подождать до темноты — даже если в лагере остались трое кха и дюжина старух, нельзя допустить, чтобы они успели передать сигнал тревоги».
Корба крякнул.
«Уже смеркается, — продолжал Этцвейн. — Через час мы сможем подъехать незаметно».
Повстанцы ждали, переговариваясь и указывая друг другу на памятные уголки лагерной зоны. В бараках зажглись фонари. Этцвейн повернулся к Корбе: «Ты готов?»
«Готов».
«Помни: мой отряд атакует бараки кха с фланга, а вы подъезжайте ко двору спереди — и подавляйте любое сопротивление!»
«Ясное дело».
Машины Этцвейна и половины других бойцов — темные, невидимые на фоне черного мха — спустились по боковому склону плеча, выступавшего из гряды холмов. Корба подождал пять минут и двинулся со своим отрядом прямо вниз, напрямик к обращенному в сторону возвышенности лагерному двору. Группа Этцвейна — на машинах, едва волочившихся по мху на теряющих стабильность подушках — обогнула с тыльной стороны шишковатые белые строения, где обосновались кха.