- Ассалямалейкум, сват Нурислам, - издалека приветствовал Муратша.
Нурислам поднял голову. Появление Муратши показалось ему странным.
- Вагалейкум-салям... Муратша-агай! Проходи, вот сюда изволь! - он показал на крыльцо клети, прислонил рукоять косы к углу сруба, но сам не сел - так и стоял перед гостем.
В том, что Муратша назвал его сватом, кое-какой смысл был. Со стороны Баллыбанат какой-то их сват тоже Му-ратше сватом приходится. Но не общались, в гости друг к другу не хаживали, так что родство-свойство их было вроде того заячьего супа из анекдота - что вкусом, что прозрачностью. Или, как русские говорят, седьмая вода на киселе. Муратша, усевшись, поднял ладони к лицу и пошептал молитву:
- Аллах акбар! Вы, молодые, веры теперь не держитесь. У нас же благочестие в крови сидит, не вытравишь, - и он провел ладонями по плоскому лицу с перебитым, расплющенным носом. Посмотреть, так этот крепкий, лет сорока мужчина - божий угодник, скромный, благонравный. Хозяин к молитве не присоединился.
- Баллыбанат! Ты дома? - крикнул он. - Ставь самовар. Гость пришел.
- Сейча-ас! - тут же откликнулась из дома.
- За радушие, за лик приветливый спасибо, Нурислам. За близкого свата почитая, за родственника, можно сказать, пришел я к тебе.
- Изволь, в дом войдем.
- Нет, сват, не за угощением я к тебе явился, а за помощью, языком своим ты мне должен подсобить. Ради аллаха, не откажи.
- Если это языку моему посильно...
- Посильно, посильно! В самый раз! Чтобы такому знатному Вралю да...
- Что же стряслось?
- Скажу. Сейчас все объясню. Милиционер этот, что из Ак-Якупа приехал, Худайдатов, спрашивает у меня: "Где, - говорит, - прошлой ночью был?"
- Зачем спросил?
- А кто его знает.
- Ну и сказал бы, коли спрашивает.
- Ну, а я возьми и скажи так просто, мол, на рыбалке был, вместе с Нурисламом. Теперь тебя в свидетели требует.
Нурислам задумался. Со всеми хозяйственными заботами он и про рыбалку забыл. Вода еще не отстоялась, должно быть, крупная клюет. Сказал бы кто вчера, может, и врямь пошел бы...
- Если уж врать, - снова заговорил Муратша, - так лучше всего про рыбалку врется. Особенно если на удочку ловишь. Тут уж сам резвишься, что рыба в воде. Ты только всю эту рыбу представь - которую поймал, которую чуть не поймал и которая клевать даже не думала, вес ее, цвет, какая она быстрая и верткая. Одна уха чего стоит, полное ведро, кипит, булькает, луковица прыгает!
Как уже сказано, был у вора Муратши дар: умел, бес, завлечь, заворожить. Говорили, когда он на свой ночной промысел ходит, на него даже собака не тявкнет. Дескать, она от воровского заклятья дуреет. Так что Муратша, чего хотел, добился. И без того готовое вспыхнуть воображение уже унесло Нурислама к излучине Демы. Рыба в воде кишмя кишит. Сомы, в размах рук длиной, выплыли со дна омута, лежат против течения, усами шевелят, быстрые щуки меж ними снуют, из воды прыгают; лениво прочерчивая рябь, плавают широкие, как лопата, жирные лещи; язи, с кожаную рукавицу величиной каждый, уткнулись носом в прибрежный ил, а уж мелочи всякой и совсем бессчетно: окуньки, плотва, подлещики, красноперки, подусты, голавли, пескари... Нурислам двумя удочками, одной и другой поочередно, со свистом вытягивает их из воды. Но крупных попадается мало, все больше середняк. Бьется, трепыхается на траве кучка живого серебра, растет, становится больше и больше. Такая удача привалила рыбаку - диву даешься. А он повторяет про себя запомнившееся с детства заклинание: "Если клюнул попадись, на кукан скорей садись!" Клюет, попадается, садится. Ни одна не сорвется. Весь омут до дна выдоил. Мальчишками они при богатом улове хвастались: до дна выдоил... Есть и ему чем похвастать. Вот еще одна рыбеха - сдается, что лещ - удилище дугой выгнула, потащила крючок на дно. Дернул Нурислам - с треском лопнула леска. И в ту же минуту оборвались его мечты.
- Эх...
- Ну что, сват, надумал? Ты прежде всего об родстве-свойстве нашем не забудь...
- Я согласен. Скажу: были на рыбалке. Одного вот такого, - он раскинул руки, - сома поймали, двух щук в руку длиной, трех лещей шириной в лопату, четырех судаков в локоть, ладно? А мелочь сыпали без счета.
- А... не через край? Может и не поверить. Милиционер все же.
- Ну и пусть не верит, нам какое дело? Не могу я, агай, аптаритет свой ронять, врать по мелочи. Все же звание ношу - Враль.
- Ай-хай, а может, говорю, скинешь малость?
- Не скину. Поверит, как миленький. Не родился еще человек, чтобы мне не поверил.
- Ладно, спасибо, будь по-твоему... Значит, решились?
- Решились!
Выходя из ворот, Муратша надумал укрепить свата в рвении.
- Я тоже, сват, тебя не обижу, - сообщил он, - деньгами или еще каким добром...
- Чего? - не понял Нурислам.
- Не обижу, говорю, за службу. Ремесло - оно ремесло и есть, вознаграждения требует.
Враль Нурислам стал как вкопанный. В чистых, ясных его глазах мелькнула тень, даже черные искры метнулись.
- Деньгами? Добром? Вознаграждение? Вор подумал, что это он так радуется.
- Сторгуемся, сват, мелочиться не буду. Я ведь парень фартовый.
- Ты что же это, ворюга, и меня с пути сбить хочешь? Человек до этих своих лет дожил, без выгоды, без корысти, от чистого сердца врал, а ты ему деньги хочешь дать, опозорить, на весь свет осрамить?
- Ладно, ладно, бесплатно соврешь, я же не неволю.
- Нет уж, агай, испортил ты мой тахарат!*
* Тахарат - омовение перед молитвой, перед благочестивым делом.
- Ты уж, сват, сразу так кистенем наотмашь не бей. Редко выходил Нурислам из себя, но выйдет - сразу не успокоишь.
- Ударю! Наотмашь! Какой я тебе сват, вон Алабай тебе сват! - кивнул он на лежащего возле забора лохматого пса. Немного успокоившись, забубнил себе под нос:- Дай, думаю, совру, ублажу разок этого злодея. А он, значит, мое чистосердечное вранье за деньги купить хочет, упырь! Тьфу!
- Полегче, ты, паршак... Враль облезлый. Нас тоже не из навоза месили. Кистень-дубину держать умеем. - Вор показал крепко сжатый кулак.
- Не грозись! Иди, ступай своей дорогой!
Муратша неспешно пошел со двора. Нурислам взял прислоненную к забору метлу и подмел там, где прошел "сват".
- Чтобы и следа твоего не осталось, окаянный! Потом, когда злость прошла, сказал, то ли себе, то ли
кому другому: "Вранье, если хочешь знать, для меня дело чести. Славное дело - соврать!.."
Тут как раз и Баллыбанат, высунувшись в окошко, крикнула:
- Немножко потерпите! Сейчас самовар закипит! Нурислам не ответил, а малыш, который увлеченно, не слыша перебранки взрослых, мастерил что-то, при слове "самовар" насторожился, но работы своей не оставил.
История с изюмом закончилась весьма занятно. Когда Муратша отправился за свидетелем, крючконосый Худайдатов вызвал продавца и нагнал на него страху, обвинил в ротозействе, в преступном отношении к народному добру, под конец пригрозил тюрьмой. Тот, бедолага, помертвел от страха. Однако был не только трусоват, но и хитер. Что к чему, смекнул быстро. Когда милицейский гнев маленько остыл, он, чуть не в голос, жалобно запричитал:
- Уж вы меня простите, Худайдатов-агай, ради бога помилуйте, из-за моей бестолковости вся эта ошибка вышла. Стыд и срам!
- Какая еще ошибка?
- Такая, что не три, оказывается, мешка изюма привезли, а два. Еще раз проверил: оба как есть на месте.
- Мякинная голова! Мозги недопеченные! У продавца в груди потеплело.
- Что ни скажете, все ваша правда, това...
- Хватит! Ишь, распелся! Выходит, обратно свое заявление берешь?
- Беру, беру...
- Вот мозги куриные! Шляпа! А вашему этому вору доморощенному скажи: на сегодня ни сам он, ни свидетель его не нужны. И пускай запомнит, доведи до сведения: я глаз с него не спущу, пусть меня в любую минуту ждет.