1 февраля — Макары.
«Пришли Макары — чистые дороги, порушенные стоги».
Разнобой в календарях, чего уж попишешь.
На большаке у нас в городищенской округе есть деревенька Макарино. Родина моей бабушки Агнии Игнатьевны. Сирые, прижатые к земле строения, прясла изгородей на подпорках. Летом, как мимо идешь-едешь, неизменно у дороги бродят пыльные овцы, в оводах, слепнях мучается теленок на привязи, пуская тягучую слюну до жухлой травы.
Вблизи ни путёвых выгонов, ни покосов, ни полей. Серость, этакая беднота, с языка просится: ну, на Макара все шишки валятся!
О нищенском подворье раньше говаривали: «Комар да мошка, Макар да кошка».
Макары — что еще добавить?
А надо, поскольку в численниках разноголосица, в репутации календарных Макаров двойственность. Плутов, выжиг, которые на словах выставляли себя крестьянскому миру благодетелями, деревня едко честила: «Гляди — макарку подпускает!»
Пока чисты дороги, снаряжались обозы за сеном «с далей», запасались соломой.
Рушились Макарами стога…
Болотные зимники, лесные волоки, одноколейные полозницы пахли упоительно: жарким солнцем, духовитым разнотравьем, золотым хлебным духом. Это с возов натрусилось зеленых волотьев-былинок, зацепились за кусты клочья соломы-яровицы. Дармовщинкой не прочь разжиться хвостатая мелюзга. За нею набегали горностаи, ласки, лисицы — раздобыть снеди по вкусу, мышку на закуску.
Голубые, лиловые узоры многоследницы по обочинам дорог воспринимались радостно, как предвестник скорых перемен.
Мороз, ясень — дни будто хрустальные, воздух звенит, отзывчив к любому
шороху и звуку.
Синяя пасмурь — пушистые снегопады.
Рыхлый, празднично хрустящий, белейший снег исхода зимы!
Закрыть глаза — и представишь, как сутулятся избы, на самые окна надвинув грузные, зимой подаренные шапки. Непомерной тяжестью перекашивает заборы, изгороди.
2 февраля — Ефим.
Состояние погоды сейчас важно.
«Каковы Макары, таков весь февраль».
«Макары погожи, жди весну пригожу».
«Капель — в весну раннюю верь».
«На Макария, на Ефимия метель — вся маслена метельная». «Солнечно — ко красной весне, пасмурно — будут поздние метели».
3 февраля — Максим исповедник и Агния.
«Наш народ по будням затаскан», — вздыхала деревня. «Мужик, что пчела, на себя не работает». «Сколько бы кобыла ни рожала, а все в хомуте умрет» — сказано верно.
Одни думки, устным численникам доверенные, — о хлебе насущном. Без колебаний, стойко исповедовали веру — в свой труд, в землю-кормилицу.
К добру солнышко, ан все хорошо в меру. Из зимы, через весну и лето, загляд:
— На Максима ясно — по осени в амбаре пусто. Не заладится год, на кого пенять?
Мне этот день выпадал памятен. Проснешься, деда нет, уволокся на лыжах в лес лесовать, окна синие-синие в ледяных цветах, бабушка к столу зовет:
— Садись киселя хлебать.
Господи, мой любимый — гороховый! Масло — лужицей! Вечером дед придет, одежка мерзлая, валенки по полу стучат. Кряхтит он, пристанывает, разболокается, а я опять за столом — молоко ем и с шаньгами.
— Испроказишь мне парня, — ворчит старый. — Колобки да дрочёны — кого ростишь?
Поворчит, попышкает и велит бабушке самовар ставить, себе из шкапа вынет початый шкалик…
Ну чего особенного — мне гороховый кисель, шаньги, дедушке рюмка горькой, ведь сегодня бабушкины именины!
4 февраля — Тимофей.
В устных календарях — полузимник, морозы-позимы.
О нынешней стуже месяцесловы загодя предупреждали: «Не диво, что Афанасий-ломонос морозит нос, а ты погоди, дождись Тимофея-полузимника». С ветром стужа — что есть хуже, чем позимы!
«Тимофей рубит зиму пополам»: опостылела, не заносись могутностью, перевал пройден. Выдалась ростепель, значит, «Тимофей бок медведю греет».
6 февраля — Аксинья.
В устных календарях — полухлебница, перелом зимы.
Зиму ломать поручено ветрам. Они снег в полях осаживают плотно, громоздят сугробы поперек проселков, исподволь переналаживают погоду на весну.
Ветер чуть веет, крыши изб как бы дымят, северяне поговаривали: «курея». Ветер поокреп, текут белые ручейки — это «поползуха». В лицо бьют колючие вихри — ого, «вьялица»! Метет сверху и снизу, гул и рев — «падёра» пала… Из дому ни за порог, коли с Макаров запасся сеном! Не запасся, все равно ходу нет: «вьюги да метели под февраль прилетели!» Тимофей зиму рубит, Аксинья ломает, а прежних забот выше головы. «Полузимница пополам, да не ровно делит зиму: к весне мужику тяжелее». «Ползапаса в закроме: половина старого хлеба съедена, половина срока осталась до нового урожая» — внушал вековой опыт. Беспечных на ум наставлял: «Коли до Аксиньи жита хватит, то до новых новин половина срока, до подножного корма — треть».