Места для шалостей изредка менялись, какое-то время я обитал в шалаше, собранном из поваленных ветром стеблей кукурузы, воображая себя то ли индейцем, то ли Робинзоном Крузо. Это была также улица, где я играл с местными детьми, не принимавшими меня полноценно за равного себе в виду культурного барьера. Ближе всего я сошелся с Максимом - мальчиком на несколько лет младше меня, точно так же, как и я, приезжавшим на лето к бабушке, то есть тоже не местным, однако куда больше меня походившим на них. С ним вместе мы провели прорву времени, и почти каждое лето, отправляясь в деревню, я мог быть уверен в том, что встречу его там.
Усидчивость в те времена и близко не была в числе моих положительных качеств, как и многие другие черты характера, которые я впоследствии взрастил в себе самолично или приобрел, как следствие влияния других людей, чему им несомненно благодарен (даже тем из них, которые на проверку временем оказывались затем подлецами, предателями, трусами или самыми настоящими мерзавцами). Все же опыт есть опыт, какой бы то ни было, - это, к слову, в дальнейшем стало моим жизненным кредо, потому что, как это часто бывает, "дерьмо случается", а жизнь моя нередко преподносила сюрпризы, в том числе и не самые приятные. Впрочем, так можно сказать, наверное, о жизни любого человека, а детство мое немногим отличалось от детства большинства мальчишек (чем, я считаю, и ценно). Как заключение данного абзаца, полагаю, отлично подойдет еще одно правило, закономерно следующее из предыдущего умозаключения, приведенного выше, - все хорошо, пока ты дышишь.
Игрушки
В деревне я не имел доступа к своим привычным развлечениям: машинкам, солдатикам или конструкторам. Изредка мать позволяла привозить с собой по одной или несколько игрушек, но только недорогих, опасаясь, по-видимому, что они там, в суровых сельских условиях, потеряются или придут в негодность. В более поздние годы я также брал с собой в поездку книгу. Мать позволяла взять с собой только одну, но зато толстую, в деревне же книг не водилось, за исключением нескольких старых сборников сказок, к которым почему-то я любовью не воспылал. (Вполне возможно, что с ее стороны это был своего рода педагогический ход, впрочем, сомнительно, так как мать моя обыкновенно несклонна была настолько изощряться в деталях по вопросу воспитания и скорее всего здесь имела место обыкновенная практичность, в быту весьма матушке свойственная.) Как правило одной этой книги хватало мне на все время в деревне, - я не был заядлым читателем тогда.
В годы ранние я мастерил игрушки себе сам из отбракованных огурцов, слишком больших, чтобы быть вкусными. "Мастерил" - все же громко сказано, куда больше бы к месту пришлось слово - "переводил". Итак, я переводил отбракованные огурцы из негодности относительной в полнейшую негодность, немного игрался ими, а затем оставлял "кабанчиков" догнивать на солнце. Иными словами, куда больше меня увлекал сам процесс создания чего-то, нежели процесс игры этим чем-то.
"Кабанчики", - так они назывались: ты брал огурец, брал палочку и проделывал с ее помощью "кабанчику" рыльце и глазки, потом ножиком или чем-то острым и плоским очерчивал ему ротик, с помощью палочек потолще делал ножки, втыкая их на равном удалении друг от друга "кабанчику" в тельце так, чтобы игрушка могла стоять. Очень сложно было подобрать палочки равной толщины, сам их обтачивать я не умел и, сказать по правде, не был готов потратить столько времени и усилий на такую недолговечную радость (это к вопросу об усидчивости). Я, однако, было время, мечтал научиться строгать, как отец, который по молодости имел такое увлечение. Он из дерева вырезал занятные фигурки. Дальше увлечения дело у отца не зашло, но многие из тех образчиков первобытного, так сказать, стихийного искусства, хранились затем у нас дома. В их окружении я рос и это тоже повлияло на меня, смею надеяться, в лучшую сторону.
Мать рассказывала, что в детстве они с двумя моими тетками мастерили игрушки сходным образом. Это были початки кукурузы, превращенные в кукол. Кукуруза затем варилась, но в сезон найти подходящий початок для новой куклы не составляло проблем.
Как я уже писал, мне куда больше нравилось мастерить (а точнее - воображать себя мастером), чем непосредственно играть, и одними только "кабанчиками" рукоделие мое не ограничивалось. Дед мой - тот и правда мастер - за свою долгую жизнь изготовил он множество вещей, включая ограду в деревне и не только ее. Когда по хозяйству что-то было нужно, он и шкаф мог из досок и фанеры сколотить запросто и вполне себе сносный, годами служивший, я же по прошествии лет так мастером и не стал, но уж понавоображался вдоволь, - это можете быть уверены.
В дровянике, каркас которого был из дерева, а внешняя отделка - из шифера (ограда двора, выходившая на улицу, тоже из него состояла, работа деда, кстати) хранились, соответственно, поленья и разнообразные сухие ветки, которые затем, зимой и поздней осенью, пускались на растопку печи. Оттуда я из разрешения, конечно, взрослых изредка доски изымал. Старые и никому не нужные (потому-то они в дровяник и угодили), кроме как на растопку они никуда больше не подходили. Я же нашел им иное применение, которое иначе как баловством никак не окрестишь. Из досок тех и ржавых гвоздей, вытащенных из деревянных ящиков, в которые еще фрукты или овощи складывают, сколачивал я всякое-разное, ни во что толком, конечно же, не годящееся, но мне неизменно доставляющее огромное удовольствие. Я, помнится, все мечтал построить халабуду, что-то вроде домика на дереве или где-угодно вообще, меня бы любая хибарка устроила на худой конец. Но ничего не получилось в итоге, - такую-то шалость мне не разрешили и ничего, кроме тайной хижины (тоже для нее слишком громко), затерянной где-то средь "кукурузных джунглей" у меня не было, да и хижина та просуществовала только до сбора урожая.
К счастью, у меня в загашнике еще воображение оставалось, и я воображал не то чтобы постоянно, но даже весьма часто. Случалось мне, к примеру, забраться на дерево, не слишком, впрочем, высоко забраться, не на самую его верхушку, а там вообразить себя капитаном корабля, непременно космического и дальнего плавания. Воображал я баталии с другими кораблями и встречи с союзниками, чинил его по необходимости, заряжал пушки и делал все вообще, что душе угодно. Мы очень часто с Максимом так играли, и время шло, летело незаметно. С утра до обеда и после еще немного, и так до самого вечера - пока игра не наскучит или пока обязательства какие не появятся. Местные дети уже коров по домам ведут с пастбищ, а мы все бесимся, - откуда же тут любви взяться с их стороны?