Ксендз, заморыш со вздутым животом, похожий на беременную вдову в трауре, правда, помалкивал, но он первый разобрался в обстановке, а моя несобранность ободрила его.
— Сын мой, — сказал он, увлекая меня в пустую кухню, — сын мой, я виясу, что в вашем сердце противоборствуют стремление к безмятежной жизни и желание воспользоваться моментом, бумажками с печатями и законами. А разве нельзя заключить с обеими женщинами полюбовную сделку, не ссылаясь на сомнительные права и привилегии, разве не лучше было бы снискать их расположение и обрести в их лице дружественные души, столь необходимые ныне. Обе сестры, я ручаюсь, готовы вознаградить вас, но советовал бы уступить без скандала, по доброй воле. Сын мой, обе женщины давно мечтают ради детей перебраться в город, а это для них единственная возмож ность. А ваши бумаги, сын мой, сегодня чего‑то стоят, завтра же могут потерять ценность, времена, как известно, тревожные, и одному богу ведомы судьбы этой страны. Получите деньги, устроитесь за милую душу, и все будет отлично. Согласны?
— Не согласен, святой отец, — возразил я, ибо мне не понравился этот брюхатый заморыш, верящий, что всего можно добиться с помощью денег. — Пусть родственники забирают Терезины тряпки и уматывают туда, откуда пришли, иначе позову милицию.
— Вы этого не сделаете! — воскликнул ксендз. — Господь покарает вас, сын мой.
На пороге показались оба деверя Терезы.
— На чем порешили?
— Съезжает или нет?
— Не съезжает, — ответил я за ксендза. — Идет за милицией.
Они преградили мне дорогу, велели ксендзу выйти и заперли двери на ключ. Я был заточен. Окна кухни выходили на глухую стену соседнего дома, я не мог даже позвать на помощь, а применить силу, высадить дверь, — было бы равнозначно объявлению войны всему семейству. Итак, я был узником. Снова меня разбирал смех, ибо вся жизнь казалась смехотворной, нелепой. Мы похоронили убитую Терезу, и ломаем комедию из‑за какого‑то барахла. Обладатель легендарной фамилии Роман Лютак сидит в белой кухоньке, среди кастрюль, между раковиной, выпотрошенным буфетом и еще теплой плитой. Послышалось движение: дверь задвигали шкафом, они выжидали, как я к этому отнесусь, а я сидел на табурете и выдавливал угорь на щеке, замеченный в зеркале. Будут брать на измор? А может, все вынесут и распродадут? Приятные люди, ничего не скажешь!
В комнатах раздавались их шаги и перешептыванье, потом зашумела вода в ванной, донеслись звуки уборки. Я помочился в раковину, поставил чайник на плиту и ждал, что будет дальше, но со временем, особенно после того, как в квартире все замерло и слышался лишь далекий скрежет трамвая на повороте да гул улицы, меня начал тревожить сам факт моего заточения. Это всего — навсего кухня, только кухня, это квартира, моя квартира, слева по коридору — туалет, справа ванная, петом коридор поворачивает и ведет к комнатам, которые соединены раздвижными дверями, но у каждой есть и отдельный вход, окна смотрят на улицу. Это только кухня, моя кухня, если заупрямлюсь, отворю окно и буду звать на помощь, пока кто‑нибудь не услышит, или высажу дверь, она тонкая и хлипкая, а шкаф не представляет собой серьезного препятствия. Но они могут ждать с оружием в руках или приготовили кое‑что еще, более хитроумное и страшное. Почему молчат? Они наверняка в квартире и ждут, чтобы я сделал какой‑то определенный шаг, нечто такое, что было бы им наруку. Я безоружен, а они, может, и не поголовно, но все-таки считают меня врагом или даже полагают, что именно я совратил Терезу с пути истинного на бездорожье. На красное бездорожье. Здорово: красное бездорожье.
Они могут меня убить. Люди с большой легкостью убивают тех, кем привыкли пренебрегать и кто внушает им отвращение. Такое мы уже видывали. Ты не человек, ибо не походишь на меня. И этого достаточно. Такое мы уже видывали. Убивали из‑за корки хлеба, почему не могут убить из‑за квартиры? Могут. Должны только убедить себя: там, на кухне, не человек, а таракан, крыса, нечто в этом роде. Двое мужчин, две женщины, ксендз, подростки, девица (глаза глупые, но спала у меня, если это имеет какое‑нибудь значение). Да, многовато. Я не удивился бы, если бы оказалось, что это вовсе не родственники Терезы, а… Нелепость, чудовищная нелепость! Так кто же? Те, что ее шлепнули? Идиотизм! Но они могут быть с «теми» в сговоре, и по их заданию заточили, задержали меня, почему бы и нет? Они как будто пронырливы и наделены фантазией. Так что же? Придут «те», чтобы судить? Вздор! Это кухня, это моя квартира, квартира охраняется людьми Лясовского, о чем «те» безусловно знают и поэтому не посмеют ничего тут сделать.