— Стой! — капитан весь обратился в слух. — Напра-во!
Они прошли немного, и капитан снова остановил подчиненного. Прислушавшись, он скомандовал:
— Вперед марш!
И вот так, следуя указаниям капитана, они постепенно продвигались вглубь леса. Все это время рядовой Ким шел, выбиваясь из последних сил, но лая так ни разу и не слышал. Может, у капитана, который вот-вот умрет, помутился рассудок? Но если он умирает, зачем обрекать обоих на гибель в этом лесу? И хотя он сутки безропотно сносил все тяготы, неся на себе капитана в одиночку, сейчас его неожиданно охватила злоба.
Но выбора у него не было. Дуло пистолета, по-прежнему касаясь его головы за правым ухом, вынуждало идти дальше. Еле ковыляя и то и дело спотыкаясь, он постепенно продвигался вперед.
Через некоторое время спутники оказались у подножья горы.
— Поверни направо! Теперь прямо!
И только теперь рядовой начал различать какие-то звуки. Чем дольше они шли, тем звук становился громче и отчетливей, и скоро рядовой тоже услышал собачий лай. Но он никак не мог определить, насколько далеко от жилища они находятся.
Горло испепеляла жажда, он едва переставлял ноги. Казалось, он вот-вот упадет и больше никогда не поднимется. Но капитан еще сильнее прижал ствол к затылку рядового, и тому оставалось лишь ковылять дальше.
В кромешной тьме ничего нельзя было различить. Рядовой даже не видел, куда он ступает. Вдруг в густой мгле проявились слабые очертания небольшого крестьянского дома. Перед домом стоял человек, а рядом — лаяла собака. В тот же миг пистолет перестал давить ему в затылок, а тело капитана тяжело обмякло.
Ку Хёсо
Мешки с солью
Перевод Татьяны Акимовой
«Кьеркегор. „Страх и трепет“. Перевод Мунэтака Иидзима. Издательство „Хакусуйся“» — эта книга, изданная на японском языке, оказывается, принадлежала моей матери. Я уже не мог спросить у двоюродного брата, действительно ли мать читала эту книгу, — я нашел ее на третий день после его смерти среди других вещей. Не знаю, смог бы я расспросить его про эту книгу, если бы нашел ее на три дня раньше.
Вряд ли. Даже получив книгу из его рук, я точно так же, как и найдя ее на полке, рассеянно разглядывал бы обложку, потеряв дар речи. Никакие пояснения мне бы не помогли. Получается, необразованная мать читала Кьеркегора, да еще на японском языке!
Незадолго до этого двоюродный брат рассказывал мне о матери, но ни слова не сказал о том, что она читала Кьеркегора.
На полке стояло еще несколько книг матери. «Сон в храме на Золотой горе», «История любви Кан Мёнхва», «Сказание о Ким Инхян», «Осенняя луна на озере Дунтин», «Сон в красном тереме»… Но эти книги не вызывали особого удивления. Это были романы, к тому же все на корейском. Мать никогда не училась в школе, но могла довольно свободно читать и писать. Правда, она была слаба в орфографии и путала, когда нужно писать слитно, а когда раздельно, потому что училась грамоте лет в двадцать-тридцать. Когда я служил в армии, мать как-то написала мне: «Инхо, я при берегу тебе еду». Увидев это письмо, командир взвода спросил: «По какому берегу она едет? От нас тут море далеко». Но я тогда уже привык к ее ошибкам и прекрасно понимал все, что она писала.
Книга Кьеркегора была для меня неожиданностью. Я сам читал «Страх и трепет» года в двадцать два. Эта книга и сейчас стоит где-то в углу моего письменного стола. Помню, я с трудом понимал, о чем там было написано.
Почему именно Кьеркегор? Неужели она могла его понять? Отдельные места были подчеркнуты карандашом. Иногда даже встречались короткие пометки. Несомненно, это был почерк матери. Но, не зная японского, я мог лишь сопоставить отмеченные строки с соответствующими местами из своей старой книги, которую читал по-корейски. К моему удивлению, места, подчеркнутые матерью, довольно часто совпадали с теми, что подчеркнул я.
Был тот, кто оказался велик в своей силе, был и тот, кто оказался велик в своей мудрости, и тот, кто оказался велик в надежде, и тот, кто оказался велик в любви; но самым великим из всех оказался Авраам: он был велик мощью, чья сила лежала в бессилии, велик в мудрости, чья тайна заключалась в глупости, велик в той надежде, что выглядела как безумие, велик в той любви, что является ненавистью к себе самому[2].
Кьеркегор был младшим ребенком в семье, мать родила его в сорок пять лет. Удивительно, но я тоже родился, когда матери было как раз сорок пять, и тоже был младшим в семье. Возможно, из-за этого совпадения она и заинтересовалась книгой Кьеркегора. Но это еще не все: как и в семье Кьеркегора, у нее было шесть детей, причем выжили тоже не все. Дочерей ни там, ни там в школу не отдавали, потому что отцы были против, а у Кьеркегора точно так же, как и у меня, были проблемы с позвоночником. Однако если мать читала эту книгу еще до моего рождения, значит, она выбрала ее не из-за совпадений, связанных со мной. Но и других совпадений, которые могли объяснить ее интерес к Кьеркегору, вполне хватало. Несмотря на все это, стоявшее посреди развлекательных романов сочинение Кьеркегора оставалось для меня загадкой.
Когда на последней странице я увидел написанное от руки имя, я начал кое о чем догадываться, но вместе с тем у меня возникли подозрения. Не скажу, что они возникли впервые. Нет, это были старые подозрения, о которых я не хотел вспоминать, но и забыть тоже не мог.
«Владелец — Пак Сонхён». Эта надпись стояла в углу последней страницы, где печатаются выходные данные. Она была сделана ручкой, красивым почерком. Чернила сохранили свой цвет, хотя времени прошло порядочно. Эта поблекшая голубая надпись пробудила во мне чувства, которые я раньше изо всех сил пытался заглушить.
Получается, изначально книга принадлежала другому человеку. Бывший хозяин или дал почитать, или подарил ее матери, и одно это уже наводило на какие-то мысли. Увидев это имя, я понял, что между матерью и первым владельцем книги действительно были довольно близкие отношения. Раньше до меня доходили только слухи о тайне моего происхождения.
Именно благодаря Пак Сонхёну необразованная мать с увлечением читала популярные романы, освоила катакану и хирагану и смогла прочитать Кьеркегора. Этот человек получил образование в Японии, он был единственным христианином в деревне и, по слухам, приходился мне отцом.
Скорее всего, познания матери были гораздо шире, чем я предполагал. Конечно же, это было бы невозможно, если бы не было тайных уроков и помощи со стороны хозяина книги на протяжении долгого времени. Судить о широте познаний матери — почти то же, что гадать, какими были ее отношения с наставником. Возможно, впечатление о книге «Страх и трепет», которая казалась мне сложной и непонятной, у них было совсем иным.
То, что мать умеет читать и отлично понимает смысл написанного, я, хоть и редко, замечал еще в детстве. Взять, к примеру, хотя бы гадальную книгу «Тходжон-пигёль» (у меня до сих пор хранится то старое издание) — в деревне только мать могла читать и толковать ее. Даже определить по дате рождения свой гадальный знак умел далеко не каждый, а уж тем более понять специфический текст со множеством символов и загадочных эпитетов мог только человек с большим опытом.
Каждый раз в начале нового лунного года все женщины деревни собирались у нас дома. Чтение «Тходжон-пигёль» было своеобразным гаданием на следующий год. Все приходили к нам не только потому, что единственный на всю деревню экземпляр этой книги хранился у нас, но и потому, что прочитать ее могла только моя мать. К тому же отца уже не было в живых, и помешать им никто не мог.
Лучи зимнего солнца ярко освещали комнату. Мать раскрывала книгу и доставала лупу.
— Так, ты у нас родилась в восьмом месяце года земляного кролика, правильно?
Во время чтения «Тходжон-пигёль» интонации в голосе матери менялись, и она ко всем, независимо от возраста, обращалась на «ты».
— Да, двадцать девятого числа… восьмого лунного месяца… Вы правы.