Занавес опустился, и я глубоко вздохнул.
— Хочешь, пойдем за сцену? — опросил меня Джузеппе.
В потемках мы проскользнули за занавеску. В дымном чаду свечей висели на гвоздях куклы — Пьеро, Панталоне, Пульчинелла. Я не посмел их потрогать, только удивился тому, какие они маленькие — едва побольше локтя. Со сцены они казались чуть ли не с меня ростом.
Мариано, стоя на четвереньках, устанавливал на сцене стенку с прорезанным окошком, маленький стол и табуретки. Пожилая женщина зашивала розовое платье Смеральдины, висевшей на гвоздике. Долговязый парнишка, держа в зубах нитки, распутывал султана. Старик с пластырем на глазу наигрывал на скрипке. Ему подпевала кудрявая девушка в пестром платке.
— Еще раз, Лиза, еще раз! — говорил старик и отбивал такт ногой.
— Готово! — сказал Мариано, слезая со сцены.
Он взял в рот жестяную пластинку-пиветту и заверещал голосом Пульчинеллы:
— Представление продолжается!
Мы поспешили к нашей скамейке. Занавес поднялся. Мы увидели комнату с узорным окошком. В углу виднелся очаг, посредине стояли стол и табуретки, у стены — резной сундук.
Панталоне в черном бархатном плаще, переваливаясь, вышел на сцену. За ним, мелко семеня ножками, бежала Смеральдина в розовой юбочке.
— Прощай, Смеральдина, — сказал Панталоне густым голосом. — Я еду в Падую за товарами. Гляди, чтобы без меня сюда не шатались монахи. Я их терпеть не могу! Заведут глаза, бормочут молитвы — будто святые, а сами норовят угоститься задаром или вытянуть деньги у хозяйки, пока хозяина нет дома. Если без меня побывает здесь монах — уж я наломаю ему бока! — Панталоне грозно трясет деревянной бородкой.
Смеральдина ахает, всплескивает ручками и клянется, что она ни одного монаха не пустит на порог. Проводив Панталоне, она приносит лютню, играет и поет, сидя у окошка.
Я знаю, что на коленях у Смеральдины — не лютня, а простая дощечка без струн. Я слышу, как старик за сценой наигрывает на скрипке, а кудрявая Лиза подпевает ему, — и все-таки мне кажется, что это играет и поет маленькая деревянная Смеральдина в креслице у окна. Она двигает ручками над лютней, качает головой и отбивает такт.
— О, что за ангельское пение, синьора Смеральдина! Да будет мир с вами! — говорит скрипучий голос.
В окошко заглядывает бритая, толстощекая голова монаха. Слово за словом — и толстый монах входит в дом. Слово за словом — и он усаживается за стол. Смеральдина приносит рыбу, жареного петуха и огромную тарелку с макаронами. Монах раскрывает рот, и… — поверите ли? — макароны сами скачут ему в глотку с тарелки!
Зрители хохочут, топают, кричат. Я сам разеваю рот, глядя на этого обжору. Монах снова раскрывает пасть, и снова макароны прыгают с тарелки.
Вдруг слышится пронзительный голос:
— Ля-ри-ля-ля! Ля-ри-ля-ля!
— Пульчинелла! Пульчинелла! — кричат зрители, вскочив с мест.
В окошко заглядывает Пульчинелла в черной масочке и белом колпаке. Он стучит в раму.
— Хозяюшка Смеральдина, пусти усталого путника!
— Ступай прочь, бродяга! — отвечает Смеральдина.
— Сгинь с глаз моих, нераскаянный грешник! — кричит монах и щелкает челюстями над тарелкой.
Пульчинелла исчез. Монах объедается за столом. Смеральдина приносит большую бутыль с вином, и вдруг — снова стук. В окошке появляется голова Панталоне с деревянной бородкой.
— Отвори! — кричит Панталоне. — Я забыл дома кошелек.
Монах уронил бутылку. Смеральдина ахая мечется по сцене. Ну и попадет же теперь обжоре-монаху!
— Спрячьтесь в сундук, ваше преподобие! — лепечет Смеральдина.
Монах прыгает в сундук. Тарелки с кушаньем и бутыль летят за ним следом. Крышка захлопнута. Только пучок ниток, идущий из сундука кверху, выдает, что в сундуке — монах.
Вместе с Панталоне входит Пульчинелла. Он приплясывает, поводит своим длинным носом, — кажется, будто он подмигивает Смеральдине.
— Я привел гостя, Смеральдина, — говорит Панталоне, — накорми нас ужином!
— Нечем ужинать, дружок, в доме нет ничего съестного, — жалобно отвечает плутовка.
— Та-та-та! — пищит Пульчинелла. — Я сам вас угощу ужином!
— Да ты кто такой? — спрашивает Панталоне.
— Я — художник, я — и сапожник, я — пекарь, я — и лекарь. Я заговариваю зубы, лечу дураков от глупости, — пищит Пульчинелла.
— Да что ты? — удивляется простак Панталоне.
Тут Пульчинелла садится на стол и, болтая ногами, говорит такую ерунду, что зрители смеются не переставая. Джузеппе рядом со мной смеется тихим стариковским смехом, а я хохочу во весь голос.