Я прокрался к кухонному оконцу и заглянул в кухню. В ней не было ни души. Я тихонько позвал Паскуале, но мне никто не ответил. В доме было тихо. Я прошел мимо каменного крылечка, поглядывая вверх на господские окна. За ними никто не шевелился. Приходилось мне, видно, убираться восвояси.
Вдруг я услышал голос — словно из-под земли:
— Пеппо! Иди сюда, Пеппо!
Я оглянулся — во дворе по-прежнему никого не было.
— Да иди же сюда, вот я! — сказал Паскуале.
Тут я заметил в стене оконце, точно такое же, как кухонное, только по другую сторону крылечка. Дверь, прислоненная к стене, закрывала его на половину. В узкую щель между дверью и оконным косяком виднелось бледное лицо Паскуале. Я подбежал к нему.
— Выходи на двор, я покажу тебе готового Пульчинеллу!
Я думал, что он обрадуется и сразу выбежит ко мне.
Но Паскуале отступил в темноту, и я услышал, что он плачет.
— Я не могу выйти. Они меня заперли!
Я присел на корточки, отодвинул тяжелую доску и, заглянув в оконце, увидел узкую каморку с сырыми стенами. На полу лежала охапка соломы, прикрытая тряпьем. Паскуале сидел под окном, отвернув лицо в угол. Рядом стояла глиняная кружка с отбитым краем.
— Погоди, я к тебе пролезу! Держи моего Пульчинеллу!
Я бросил куклу на солому и с трудом протиснулся в оконце, ссадив плечо о каменный косяк. А потом соскочил на пол. Как сыро и темно было в этой каморке!
Паскуале обернулся, вытирая глаза кулаком.
— Ты не смотри, что я плачу. У меня очень болит нога.
Я протянул ему ножик и медовые лепешки, слипшиеся в комок у меня в кармане.
— Ешь!
Он стал есть, жадно глотая сладкое тесто. А слезы так и катились у него по щекам. Я спросил:
— Почему тебя заперли? — но он только махнул рукой, уписывая мое угощение. Доев последний кусочек, он облизал пальцы и сказал:
— Я хотел бы каждый день есть такие булочки! — и протянул руку к Пульчинелле. Как видно, ему стало повеселее.
— Ну, рассказывай! — сказал я, и Паскуале стал рассказывать.
Оказалось, старая Барбара подняла на ноги весь дом, испугавшись чорта. Она боялась войти в кухню. Сам господин аббат спустился из своих покоев и стал спрашивать Паскуале, что он натворил. Паскуале сказал, что никакого чорта не было, это привиделось Барбаре. Но аббат ответил: «Ты лжешь, это ты ее напугал, скверный мальчишка!» И стал бить его тростью, приговаривая: «Признавайся, признавайся, негодяй!» Но Паскуале не признался. Аббат потащил его за шиворот и втолкнул в эту каморку. Паскуале упал и ушиб колено. С тех пор у него очень болит нога, и он не может ходить. Барбара сначала не верила ему, думала — он ленится, но когда нога распухла, ему поверили и оставили его в покое. Только запирают его на замок, чтобы не убежал. А есть дают одни сухие корки и немножко воды. Он показал мне красное, распухшее колено.
— Почему же ты не признался? — спросил я. — Ведь тебе уж все равно досталось.
Паскуале опять отвернулся.
— Если бы я признался, — сказал он медленно, — так и тебе досталось бы тоже. Они отняли бы у тебя Пульчинеллу. А мне так хотелось еще раз поиграть с ним! — Он опять протянул руку к кукле.
— Подожди, я покажу тебе, как он ходит! — И я стал разматывать нитки, закрученные вокруг коромыслица. Паскуале помогал мне. Пульчинелла мотал головой, будто ему не терпелось подбегать по полу.
Вдруг дверь каморки распахнулась. Мы так и замерли. Старая Барбара стояла на пороге.
— Это еще кто? — крикнула она и выронила из рук оловянную тарелку с хлебными корками. — А, да это приемыш тетки Теренции! Хорош молодец! Тетка по нем убивается, ноги себе исходила, бегая за ним по городу, а он здесь сидит! Ах ты щенок поганый! Вот погоди, оттаскает она тебя за вихры!
Сердце у меня упало. Мне уже казалось, что сейчас из-за спины Барбары высунется тетка Теренция, схватит меня за вихры и потащит с собой на рынок. Тогда прощай дядя Джузеппе и наше кукольное ремесло!
— И как ты сюда попал? — кричала старуха. — Небось, в окошко пролез, как настоящий воришка? И что вы тут делали, дармоеды? Утопить бы вас обоих в канале, скверных щенят! Гвидо! Гвидо! — заорала она, обернувшись к двери. — Иди сюда, я беглого мальчишку поймала!
Паскуале быстро прикрыл Пульчинеллу тряпьем, спрятал его за спину и прижался к стене. Барбара этого не заметила. Она продолжала звать Гвидо:
— Да иди же сюда, Гвидо! Ничего он не слышит, глухая тетеря!
— Что тут за шум, Барбара? — спросил из-за двери жирный, тягучий голос. — В чем дело?