Карета епископа
— Петю, у тебя в мешке не осталось сухарика?
— Да ведь ты сам знаешь — вчера мы сгрызли последний.
— А далеко еще до Альтдорфа? Очень хочется есть.
— А вон там, за деревьями, какие-то крыши, видишь? Может быть, это и есть Альтдорф.
Из-за деревьев показалась красная черепичная крыша с петухом на верхушке. Мы прибавили шагу и вышли из леса. Перед нами протянулась пыльная деревенская улица. Направо при въезде в деревню красовался богатый постоялый двор с резным крыльцом. Мы поставили перед ним наши ширмы. Едва я заиграл на губной гармонике, а Паскуале запел, чтобы созвать народ, как из всех окон глянули любопытные лица. Ребята, вздымая пыль, мчались к нам со всех дворов. Конюх, смазывавший телегу, бросил свою смазку. Из кухни выглянула толстая стряпуха. Сам хозяин двора в зеленом переднике, от которого еще краснее казалось его лицо, вышел на крыльцо, покуривая глиняную трубку.
— Гляди… пообедаем нынче… — шепнул я Паскуале.
Толпа вокруг нас прибывала. Толстопузый сельский сторож подошел и, сдвинув на затылок треугольную шляпу, стал прямо против ширм. Улыбка расползлась по его круглому, блестящему лицу с носом луковицей.
Мы спрятались за ширмы. Голод прибавил нам усердия. Еще никогда Пульчинелла не верещал так пронзительно и черный пудель не таскал его так яростно за нос, как в этот раз.
То-то было смеху и ребячьих вскриков!
Наконец Пульчинелла поддел дубинкой бездыханного сбира, швырнул его за ширмы и в последний раз мотнул своим белым колпачком, прощаясь с публикой.
Я вышел из-за ширм и заиграл тирольский танец. От голода у меня сосало под ложечкой. Сейчас спляшет Нинетта, а потом, может быть, вкусная дымящаяся похлебка и кусок говядины вознаградят нас за труд. Я уже втягивал носом густой запах этой похлебки и косился на кухонное окно.
Вдруг вдоль улицы послышался конский топот. Всадник в красном кафтане скакал к постоялому двору. Гладкий конь резво выбрасывал вперед стройные ноги.
Маленькая Нинетта появилась в отверстии наших запыленных ширм и заплясала. Но никто, кроме малых ребят, на нее не смотрел. Взрослые, повернув головы, глазели на нарядного всадника. Он осадил лошадь перед крыльцом, придерживая рукой шляпу с перьями, и что-то сказал хозяину.
Хозяин всплеснул руками, выронил свою трубку, натянул колпак на нос, потом вовсе сдернул его и опрометью бросился в дом.
Не отрывая губ от гармоники, я видел, как сельский сторож вытянулся в струнку у крыльца. Всадник нахмурился и надменно указал сторожу на наши ширмы, сжимая хлыст желтой перчаткой.
— Разойдитесь! — крикнул сторож. — Сюда едет его святейшество господин епископ и будет здесь закусывать.
— Епископ! — ахнули в толпе.
Мужчины деловито разошлись в стороны. Женщины тащили от нас ревущих ребят. Стряпуха со всех ног бросилась в кухню, где уже орал потерявший голову хозяин. Конюх покатил телегу под навес. Поварята побежали по двору, ловя кур и гусей. Перед нашими ширмами не осталось ни души. Все на постоялом дворе метались, как очумелые. А я все еще играл, и маленькая Нинетта плясала. Сторож выбил у меня гармонику из рук.
— Вон отсюда, оборванцы! Чтобы вашего духа здесь не было, бродяги! — заорал он.
Нинетта замерла с поднятой ручкой. Испуганный Паскуале выглянул из-за ширм. Я кинулся складывать ширмы, оглядываясь на кухонное окно.
— Живее, убирайтесь! — крикнул сторож и дал мне по затылку.
Я чуть не упал.
— Ай! — взвизгнул Паскуале. — За что же вы нас гоните? Мы заработали себе обед!
Вместо ответа, сторож схватил нас за шиворот, как щенят, и протащил так шагов тридцать по дороге. Потом, дав каждому пинка, он крикнул:
— Ступайте к чортовой бабушке, она вас накормит обедом! Посмейте только шататься здесь, я вам голову сверну! А что это? Господин епископ едет, а они всякую дрянь развесили! — И сторож, яростно ругаясь, сдернул с плетня дырявый горшок.
Мы пошли прочь из деревни. Сторож с развевающимися фалдами сгонял с дороги свинью и поросят. В конце улицы показалась золоченая карета. Ее окружали всадники в красных кафтанах. Хозяин постоялого двора выбежал на середину улицы и стал низко кланяться, хотя карета была еще далеко.