– Не вернешься ты, – прервала молчание Валентина.
Я промолчал.
– Раз молчишь, значит, не вернешься, – спокойно повторила она. – Так продолжаться не может. Надо решать.
Нырять так нырять, подумал я и вдохнул побольше воздуха.
– Надо решать!
Слова сказаны.
К моему легкому разочарованию, ничего не произошло. Может, я давно свыкся с мыслью о неизбежности расставания и поэтому испытал даже небольшое облегчение. Но и досаду – Валентина ждала этих слов и заметно обрадовалась…
– Все равно тебе придется прилететь. Ненадолго. У меня здесь времени нет, а там… Сам понимаешь!
Еще бы не понимать! Процедура расставания – долгая, мучительная, тысячу раз подумаешь, прежде чем пойдешь на это, и очень разными дорогами должны были идти люди, чтобы в итоге идти в одиночку. Впрочем, если бы у нас были дети…
– Все было бы иначе, будь у нас дети, – с горечью сказала Валентина.
Что я мог ей ответить? Служба генетического контроля учитывает все, кроме эмоций. Претензии к моему предку-химику. С чем он там работал, какие мутагены виноваты – теперь уже поздно разбираться. Индекс генетического риска на семь единиц выше нормы – это приговор.
Когда Лыков с термосом в виде старинного самовара вернулся в комнату, за ним потянулись и остальные. Разговор ни о чем перешел в спор о системах обучения, и Валентина оживилась.
– Все это звучные слова, – сказала она Прокешу, – а как быть с людьми? Утром я разговаривала с сестрой Арама, так она места себе не находит из-за того, что собирались в одну школу, а попали в другую.
«Ясно, как меня нашла, – сообразил я. – Кнарик разболтала».
Валентину было не узнать. Она стала вроде выше, стройнее, но и суше. В голосе появилась сила, убежденность, но мне показалось, что она не считается с доводами собеседника.
– Какая несправедливость! – говорила она. – Не так мы себе представляли равенство. Все мои ученики обладают бо´льшими способностями, чем любой земной школьник из высших разрядов. Но марсианские школы выше четвертого разряда не индексируются! Разделять школьников на лучших и худших – что может быть омерзительнее?
– Вы меня удивляете, уважаемая Валентина Максимовна! – ответил Прокеш. – Вам известно, что одинаковая нагрузка на сильного и слабого гораздо хуже, чем разделение. Огромное количество труда, материальных и духовных затрат истратят впустую, если ребенка вовремя не сориентировали, и он оказался не на своем месте. В вашем же случае я вижу длинную цепочку стоящих друг другу в затылок неплохих людей, но скверных специалистов. Да, можно потерять в одном или десяти миллионах одного или двух мотиваторов. Но система отбора пока работает надежно – гораздо хуже обнадежить человека несбыточными надеждами.
– Экономисты! – холодно сказала Валентина. – Нет желания возиться с детьми, искать к каждому ключ. Кстати, родители детей высших разрядов, как правило, тоже из высших.
– Вы что же, Валентина Максимовна, – прищурил один глаз Миронов, – обвиняете наше общество в социальном неравенстве?
– Куда уж мне, – скривила губы Валентина. – Но любое общество не идеально и находится в развитии. И всегда есть факторы, мешающие развитию. А с самого начала отрезать человеку какие-то пути – значит, ограничивать развитие общества.
– Кому же это отрезали? – спросил Лыков.
Валентина искоса глянула на него, еле заметно вздохнула.
– Да хоть племяннику Арама! Он не поступит на Высшие курсы.
– Не думаю! – вмешался я. – В конце концов, позанимается пару лет после школы и поступит. Четвертый разряд – это совсем неплохо. Он же не дебил из шестого разряда!
Прокеш закашлялся, замахал руками, кашель перешел в смех. Отсмеявшись, он утер слезы и сказал мне:
– От имени всех дебилов шестого разряда благодарю тебя за лестные слова. Мои лучшие годы прошли именно в школе-шестерке.
– Я не знал. Извините.
Он великодушно махнул рукой – пустяки, мол, но Валентина остро посмотрела на него и спросила:
– А ты, Арам, вообще что-нибудь о нем знаешь?
Прокеш слабо улыбнулся и обратился к Лыкову:
– Вот, Кузьма, случай фатального предубеждения. Насколько я понимаю, Валентина Максимовна считает меня представителем тех самых органов, о которых мы сегодня беседовали.
В комнате стало тихо.
– Не дури, Валентина! – резко сказал Кузьма. – Со школами даже мне все ясно, хотя это вроде ты учитель. Но не нам обсуждать и осуждать. Кашу-то они расхлебывают, что мы заварили.