— Это чтобы нам никто не мешал, — сказал он, садясь с ней рядом. — Если будут стучать, ты уйдешь в другую комнату.
И только тут Катя заметила большую тяжелую портьеру, за которой, наверно, скрывалась дверь во вторую комнату.
— Ты знаешь, что такое чача? — живо спросил режиссер.
— Нет.
— Тогда тебе надо обязательно попробовать!
— А что это?
— Вот именно — что это! — И он налил ей в рюмку из графина. — Она не очень приятна на вкус, но знать надо. Режиссер должен знать все!
— А она крепкая? У меня уже голова кружится...
— Да нет, не очень... До дна! До дна!
И когда Катя выпила, он взял ее за руки:
— Да ты молодчина! Нет, я в тебе не ошибся... Ну-ка, ешь виноград. О, какая прелестная кисть! — И он протянул ей гроздь винограда. Виноград был сладкий и без косточек.
— Я люблю такой, — сказала Катя.
— Люби!.. Я для тебя могу сделать много. Громадно много! Всё, о чем ты мечтаешь, всё сбудется!.. Ну, зачем ты отталкиваешь мои руки?.. Что значит «не надо»? Надо... Ты же современная девочка, верно?
Современная? Да, современная! Твист, шейк? — пожалуйста, и головой до пола. А как же иначе? Высоцкий? «Страшно, аж жуть!» Ха-ха-ха! И бородатый мальчик ей: «Кэтрин, а ты не могла бы еще покороче мини-мини — так, чтоб совсем юбочки не было?» — и полез рукой. И получил по морде. Дурак! Ничего не понял. Да ее в жизни еще никто не целовал! А что шейк танцует, мини-мини носит, так как же иначе? Она же девочка современная!
— Ну что вы, не надо... Ну, прошу вас...
— Ну-ну, будь паинькой... Фу, глупая! — Он отстранился и сказал уже с укором: — Так со мной нельзя. Ведь ты же должна понимать, что на твое место каждая пойдет с радостью, — и, видя, что она сидит с опущенной головой, молчит, снова взял ее за руку. — Надо быть умницей, правда?.. Ты же умница? Ну, не обижай меня... И он схватил ее. И лицо его стало близко от ее лица, и она увидела его выпуклые глаза и растянутые губы, и оттолкнула, и, пятясь, стала отходить, торопливо застегивая на груди пуговицы.
— Уж не подумала ли ты, что я хочу тебя изнасиловать? — с каким-то пренебрежением произнес режиссер — ее режиссер, который так много сделал для нее хорошего. — Глупая ты... — и, заметив, что она остановилась, позвал: — Ну, иди сюда... Иди! — и поднялся.
— Ненавижу! — закричала она и, не спуская с него глаз, дрожа от обиды, нащупала ключ и выскочила в коридор. И сразу же в свою комнату. Она была рядом с его комнатой. Боже мой, рядом с его комнатой! И прислонилась к стене, закрыла глаза...
Вот так кончается чудо.
Потом она долго плакала, но кто-то мудрый утешал: «Не плачь. Ты здесь увидела много: высокие, с острыми вершинами горы, и на них снег. Вечный снег. И небо над ним вечное. Как вечны горы в своем торжественном покое. Ты увидела сосны, идущие по склону до самого неба, и глубокое, как падение совести, мрачное ущелье. И облака были ниже тебя. Ты могла их рвать рукой. Увидела, как снимают актеров и как рискуют своей жизнью трюкачи. Узнала, что такое «чижи-пыжи», попробовала чачи... Больше ты здесь ничего не получишь. Будешь только терять! Уезжай. Уезжай отсюда. Уезжай!..»
1969
Только бы не было ветра...
Василию Федорову
На нем никто никогда не был. Даже не верилось. Тишина... Только камышевка тоненько, как иголочкой, проколола ее своим свистом. И все! И снова нетронутая тишина...
Три часа безостановочно я гнал лодку вдоль тростниковых полей, все дальше, дальше от егерской базы, от стоянок местных рыбаков, дальше, туда, где бы побыть одному, чтобы ни души, никаких разговоров, никаких встреч!
За три часа по тихой воде можно далеко уйти. К тому же я не жалел сил. И ушел. Солнце уже стало сваливаться на правую половину дня, когда повстречался этот остров. Поначалу я подумал, что это мыс, — я и ему был рад: хороший кусок земли, вклинившийся в воду, но, к еще большей радости, это оказался остров, отрезанный от берега мелководной, непроходимой от камыша бухтой.
Он весь из камней, метров триста в длину, сорок в ширину. К воде камни крупнее, к середине — мельче, но и там попадаются такие, что встань во весь рост — и каждый из них скроет своей громадой. Почерневшие от солнечного загара, потрескавшиеся от морозов и дождей, они, как стадо тюленей, лежали на этом острове — древние валуны, обросшие от старости шершавым лишайником.
Поверх их виднелись хилые сосенки, кривобокие березы, серые, с черными наростами от ненастья и северных ветров. Больших деревьев нет, наверно потому, что здесь нет земли. Подрастут метра на три и засохнут. Поэтому много валежника и сухостоя.